Операцию по обезвреживанию Жердяя назначили на 14 февраля, когда, по замыслу Мальцева, одинокий призрак может быть буен. «Ловить будем на Пушке», - определился Фоня. Диана цинично хмыкнула – когда это было? Когда-то Пушкинская площадь действительно была главным плацдармом для свиданок Москвы. А теперь… Но и перечить тоже не стала, решила посмотреть, что будет.
И вот, в заветный день, кинотеатр «Пушкинский» сети «Каро-фильм» внезапно закрылся на реконструкцию. Погасла гавайская пальма по правому борту здания, погасла и вся реклама на этой стороне площади. Потухли даже фонари в сквере перед печальным Пушкиным. Зато по периметру сквера выстроились строительные вагончики и другие какие-то времянки, поэтично зовущиеся бытовками - создавать видимость работ. Общественные активисты с утра рвались в сквер, чтобы выяснить – уж не заявленную ли на лето реконструкцию площади затеяли исподтишка? Но активистам сказали, что это все так нужно, что вечером на площади состоится лазерное шоу, и чтоб не лезли, а то хуже будет. И активисты затихли с биноклями на соседних чердаках.
- А почему все-таки тут? Почему вы так уверены, что он придет? - уже на месте допытывалась у Мальцева Диана, теребя в руках листочек с текстом, который ей предстояло прочесть.
- Да не уверен я... - признался Афанасий, и потер кончик носа, что он всегда проделывал в минуты душевного смятения. - Но есть какое-то чувство. Провалы на Трубной и на Рождественке. Мятежный дух - и Страстная площадь, Страстной бульвар, Страстной монастырь...
- Ну и что? - сказала Скалкина. - Монастыря-то давно нет.
- Свято место пусто не бывает, - сообщил Мальцев. - В том смысле, что от всего остается след.
Диана прищурилась - вот сейчас Мальцев выдаст что-нибудь несообразное.
- И тут лестница большая, - добавил непостижимый Фоня. - Как с земли то с таким дылдой разговаривать?
И незадолго до полуночи в непривычно темном углу Пушкинской площади засеребрилось. Фосфорный отсвет заполз с бульвара и накрыл плоскую крышу кинотеатра. Голубой свет усиливался, и Фоня, проворно отбежавший к самому памятнику, увидал Жердяя. Призрак был в гневе – бородища воинственно дыбилась, космы топорщились. Жердяй пошатался в воздухе, поразмышлял, и прошел сквозь здание "Пушкинского". Потом он негромко взвыл, воздел призрачный кулак и хотел было им огреть изваяние Александра Сергеевича. Но что-то мешало ему, что-то невидимое смиряло гневливый морок. Жердяй в бессилии погрозил кулаком рекламе в начале Тверского бульвара. Ни Дианы, сжавшейся у парапета лестницы, ни крошечного, на его то фоне, Фони за бытовкой, он не заметил. Мальцев предпринял обратный маневр. Он перебежал к лестнице, вмиг брызнул к ее вершине. И оттуда повел разговор.
«Гой!» - фамильярно обратился он к призраку. «Встань передо мной как лист перед травой!» К несказанному изумлению Скалкиной, морок развернулся. «Дело пытаешь аль от дела лытаешь?» - продолжал Афанасий тоном прокурора в Басманном суде. Жердяй в ответ колебался в морозном воздухе. «Как тебя звать-величать?» - продолжил Фоня шпарить как по-сказочному. «Незнамов… Никодим Нектоевич» - прошелестел морок, чьи запавшие глазницы сверкнули зеленым. «Аноним, значит. Ладно... Ой ли, жить-поживать, много горя наживать!» - заорал Фоня с интонациями новгородской плакальщицы. И Жердяй повелся. Сначала нервно замерцал, потом стал меньше ростом. Затем рванул на груди и без того разодранную рубаху. И запел:
Я широкий двор коврами
Велю устилати;
Белы камены палаты
Велю убирати;
Я тесовые кровати
Велю становити;
Я пуховые перины
Велю расстилати,
А высокие взголовья
Велю раскладати;
Соболины одеялы
Велю застилати —
Все тебя, моя надежа,
Буду дожидати!...
Все это старикан выводил таким разбитым тенором, с такими подвываниями, что трещали и сыпались верхушки деревьев. Фоня внимательно слушал. «Я так и думал» - пробормотал он. «Ой, что ж стряслося, молодец, что сдеялось?» - отнесся он снова к Жердяю. Тому и подначки были уже не нужны – дух рвался поведать свою историю.
Ох, у воротнего столба
Нету счастья никогда:
Когда - ветер, когда - дождь,
Когда - милку долго ждёшь!
Жердяй пел, его голос креп и становился все приятнее на слух, да и облик менялся, несомненно, к лучшему. На месте рубахи у него образовался кафтан под богатой епанчой и нарядные порты, вдетые в справные сапоги. Шапка с меховым околышем изобличала как минимум богатого гостя, а может, и князя. Высокий, статный, – ух! - отметила Скалкина.
Очеловечившийся на глазах призрак не унимался, а, наоборот, продолжал...
Кабы ты, моя хорошая,
Была не по душе,
Не ходил бы ночи темные,
Не спал бы в шалаше.
С последней строфой частушки в облике князя наметился беспорядок – борода бесформенно отросла, шапка повылезла, сапоги стоптались…
Пойду выйду в чисто поле,
Погляжу, какая даль.
Ветры буйные сказали:
- Не придет, не ожидай.
Вместо ладного середовича, каким Жердяй приступил к первой запевке, Мальцеву и Скалкиной предстал оборвыш на пороге старости...
До чего ты довела -
Стал я тоньше ковыля!
Что ты шутишь, что ты шутить,
Ковылиночка моя!
Пассаж про ковылиночку заканчивало уже прежнее раздрызганное страшилище. «Ну что?", - обратился Мальцев к Диане как профессор на консилиуме. «Да жалко его", - ответила та, тихонько пятясь к входу в кинотеатр - вдруг Жердяй вспомнит, что он морок? "Хотя история-то обычная" - подумалось Скалкиной. "Пообещала и, может, и пришла. Потом за нос водила, от себя не отпускала. Потом бросила… И какого рожна ей надо было?!» - разозлилась на древнюю женщину Диана.
«Диана, Диана…» - шепотом звал и звал зазевавшуюся напарницу Мальцев. «Диана, слова!»
«Ах, да!» - спохватилась она, и извлекла из кармана бумажку. Хотя "слова" ей и так сразу запомнилсь, навернулись на язык безо всякой шпаргалки. Скрепя сердце, девушка выкрикнула:
«Приди ко мне, любый,
Целуй меня в губы,
Давно дожидаюсь,
Тобой провожаюсь!»
Призрак просиял – буквально. Потом он снова вырос до своих законных пяти метров, ткнув головой в небо. Засмеялся, огладил бороду, и даже всплеснул на радостях руками. Грянул гром… Когда Диана снова выглянула из-за парапета, то увидела только хвост молнии, с раскатами уносящейся в ночное небо . Морока не было. Зато Фоня был на месте, и очень довольный.
- Зимняя гроза, - сказал он. - Надеюсь, на сей раз без последствий.
- Гроза? Зимой гроза? - растерялась Диана. А потом вспомнила, - в декабре все новостники только о том и трендели. Зимняя гроза и ледяной дождь…
- И ледяной дождь, - продублировал Мальцев. - 21-го мы с Сидорычем вежливца одного уходили. Сильный был, зараза! Целый род мог сглазить, целые фамилии третировал. Мы и с него самого тогда проклятие сняли. И тоже молния ударила. Есть поверие, что это душа уносится, в виде молнии. А 26-го прошел ледяной дождь…
- Из-за... вежливца?
- Точно не знаю, - нахмурился Мальцев. – Но мне кажется, нет. Это Морена была. Зима ее время. И это она не мстила, нет. Прилетала посмотреть…
- Что ж тогда бывает, когда она мстит? – ехидно спросила Скалкина, которой не понравилось, как завороженно Мальцев, - тоже, Кай недоделанный, - рассуждает про навскую богиню.
- Ледниковый период начинается, - отрезал Мальцев...
- А Жердяй куда делся? - чтобы переменить тему, спросила Диана, хотя и сама давно все поняла.
- Развеялся, - бросил Фоня. - Мы ему напомнили, что когда-то он был человеком. Но потерял любовь, и во всем разуверился. Сначала ходил-бродил, потом уже и шатался - все хотел забыться. И не заметил даже, как черт-те во что превратился. А мы ему напомнили. И про любовь, и про веру, и про человеческую его жизнь. А потом мы заронили ему надежду. Вера, надежда, любовь - так просто, но это самая большая земная премудрость. И никаких там не надо спецсредств, никакакого волшебства запредельного... В общем, если ты одинокий, необходимо иногда развеяться!
"Какие тупые каламбуры!", - про себя отметила Диана...
И вот, в заветный день, кинотеатр «Пушкинский» сети «Каро-фильм» внезапно закрылся на реконструкцию. Погасла гавайская пальма по правому борту здания, погасла и вся реклама на этой стороне площади. Потухли даже фонари в сквере перед печальным Пушкиным. Зато по периметру сквера выстроились строительные вагончики и другие какие-то времянки, поэтично зовущиеся бытовками - создавать видимость работ. Общественные активисты с утра рвались в сквер, чтобы выяснить – уж не заявленную ли на лето реконструкцию площади затеяли исподтишка? Но активистам сказали, что это все так нужно, что вечером на площади состоится лазерное шоу, и чтоб не лезли, а то хуже будет. И активисты затихли с биноклями на соседних чердаках.
- А почему все-таки тут? Почему вы так уверены, что он придет? - уже на месте допытывалась у Мальцева Диана, теребя в руках листочек с текстом, который ей предстояло прочесть.
- Да не уверен я... - признался Афанасий, и потер кончик носа, что он всегда проделывал в минуты душевного смятения. - Но есть какое-то чувство. Провалы на Трубной и на Рождественке. Мятежный дух - и Страстная площадь, Страстной бульвар, Страстной монастырь...
- Ну и что? - сказала Скалкина. - Монастыря-то давно нет.
- Свято место пусто не бывает, - сообщил Мальцев. - В том смысле, что от всего остается след.
Диана прищурилась - вот сейчас Мальцев выдаст что-нибудь несообразное.
- И тут лестница большая, - добавил непостижимый Фоня. - Как с земли то с таким дылдой разговаривать?
И незадолго до полуночи в непривычно темном углу Пушкинской площади засеребрилось. Фосфорный отсвет заполз с бульвара и накрыл плоскую крышу кинотеатра. Голубой свет усиливался, и Фоня, проворно отбежавший к самому памятнику, увидал Жердяя. Призрак был в гневе – бородища воинственно дыбилась, космы топорщились. Жердяй пошатался в воздухе, поразмышлял, и прошел сквозь здание "Пушкинского". Потом он негромко взвыл, воздел призрачный кулак и хотел было им огреть изваяние Александра Сергеевича. Но что-то мешало ему, что-то невидимое смиряло гневливый морок. Жердяй в бессилии погрозил кулаком рекламе в начале Тверского бульвара. Ни Дианы, сжавшейся у парапета лестницы, ни крошечного, на его то фоне, Фони за бытовкой, он не заметил. Мальцев предпринял обратный маневр. Он перебежал к лестнице, вмиг брызнул к ее вершине. И оттуда повел разговор.
«Гой!» - фамильярно обратился он к призраку. «Встань передо мной как лист перед травой!» К несказанному изумлению Скалкиной, морок развернулся. «Дело пытаешь аль от дела лытаешь?» - продолжал Афанасий тоном прокурора в Басманном суде. Жердяй в ответ колебался в морозном воздухе. «Как тебя звать-величать?» - продолжил Фоня шпарить как по-сказочному. «Незнамов… Никодим Нектоевич» - прошелестел морок, чьи запавшие глазницы сверкнули зеленым. «Аноним, значит. Ладно... Ой ли, жить-поживать, много горя наживать!» - заорал Фоня с интонациями новгородской плакальщицы. И Жердяй повелся. Сначала нервно замерцал, потом стал меньше ростом. Затем рванул на груди и без того разодранную рубаху. И запел:
Я широкий двор коврами
Велю устилати;
Белы камены палаты
Велю убирати;
Я тесовые кровати
Велю становити;
Я пуховые перины
Велю расстилати,
А высокие взголовья
Велю раскладати;
Соболины одеялы
Велю застилати —
Все тебя, моя надежа,
Буду дожидати!...
Все это старикан выводил таким разбитым тенором, с такими подвываниями, что трещали и сыпались верхушки деревьев. Фоня внимательно слушал. «Я так и думал» - пробормотал он. «Ой, что ж стряслося, молодец, что сдеялось?» - отнесся он снова к Жердяю. Тому и подначки были уже не нужны – дух рвался поведать свою историю.
Ох, у воротнего столба
Нету счастья никогда:
Когда - ветер, когда - дождь,
Когда - милку долго ждёшь!
Жердяй пел, его голос креп и становился все приятнее на слух, да и облик менялся, несомненно, к лучшему. На месте рубахи у него образовался кафтан под богатой епанчой и нарядные порты, вдетые в справные сапоги. Шапка с меховым околышем изобличала как минимум богатого гостя, а может, и князя. Высокий, статный, – ух! - отметила Скалкина.
Очеловечившийся на глазах призрак не унимался, а, наоборот, продолжал...
Кабы ты, моя хорошая,
Была не по душе,
Не ходил бы ночи темные,
Не спал бы в шалаше.
С последней строфой частушки в облике князя наметился беспорядок – борода бесформенно отросла, шапка повылезла, сапоги стоптались…
Пойду выйду в чисто поле,
Погляжу, какая даль.
Ветры буйные сказали:
- Не придет, не ожидай.
Вместо ладного середовича, каким Жердяй приступил к первой запевке, Мальцеву и Скалкиной предстал оборвыш на пороге старости...
До чего ты довела -
Стал я тоньше ковыля!
Что ты шутишь, что ты шутить,
Ковылиночка моя!
Пассаж про ковылиночку заканчивало уже прежнее раздрызганное страшилище. «Ну что?", - обратился Мальцев к Диане как профессор на консилиуме. «Да жалко его", - ответила та, тихонько пятясь к входу в кинотеатр - вдруг Жердяй вспомнит, что он морок? "Хотя история-то обычная" - подумалось Скалкиной. "Пообещала и, может, и пришла. Потом за нос водила, от себя не отпускала. Потом бросила… И какого рожна ей надо было?!» - разозлилась на древнюю женщину Диана.
«Диана, Диана…» - шепотом звал и звал зазевавшуюся напарницу Мальцев. «Диана, слова!»
«Ах, да!» - спохватилась она, и извлекла из кармана бумажку. Хотя "слова" ей и так сразу запомнилсь, навернулись на язык безо всякой шпаргалки. Скрепя сердце, девушка выкрикнула:
«Приди ко мне, любый,
Целуй меня в губы,
Давно дожидаюсь,
Тобой провожаюсь!»
Призрак просиял – буквально. Потом он снова вырос до своих законных пяти метров, ткнув головой в небо. Засмеялся, огладил бороду, и даже всплеснул на радостях руками. Грянул гром… Когда Диана снова выглянула из-за парапета, то увидела только хвост молнии, с раскатами уносящейся в ночное небо . Морока не было. Зато Фоня был на месте, и очень довольный.
- Зимняя гроза, - сказал он. - Надеюсь, на сей раз без последствий.
- Гроза? Зимой гроза? - растерялась Диана. А потом вспомнила, - в декабре все новостники только о том и трендели. Зимняя гроза и ледяной дождь…
- И ледяной дождь, - продублировал Мальцев. - 21-го мы с Сидорычем вежливца одного уходили. Сильный был, зараза! Целый род мог сглазить, целые фамилии третировал. Мы и с него самого тогда проклятие сняли. И тоже молния ударила. Есть поверие, что это душа уносится, в виде молнии. А 26-го прошел ледяной дождь…
- Из-за... вежливца?
- Точно не знаю, - нахмурился Мальцев. – Но мне кажется, нет. Это Морена была. Зима ее время. И это она не мстила, нет. Прилетала посмотреть…
- Что ж тогда бывает, когда она мстит? – ехидно спросила Скалкина, которой не понравилось, как завороженно Мальцев, - тоже, Кай недоделанный, - рассуждает про навскую богиню.
- Ледниковый период начинается, - отрезал Мальцев...
- А Жердяй куда делся? - чтобы переменить тему, спросила Диана, хотя и сама давно все поняла.
- Развеялся, - бросил Фоня. - Мы ему напомнили, что когда-то он был человеком. Но потерял любовь, и во всем разуверился. Сначала ходил-бродил, потом уже и шатался - все хотел забыться. И не заметил даже, как черт-те во что превратился. А мы ему напомнили. И про любовь, и про веру, и про человеческую его жизнь. А потом мы заронили ему надежду. Вера, надежда, любовь - так просто, но это самая большая земная премудрость. И никаких там не надо спецсредств, никакакого волшебства запредельного... В общем, если ты одинокий, необходимо иногда развеяться!
"Какие тупые каламбуры!", - про себя отметила Диана...
-
-
02.03.2011 в 10:17Почем нынче продукт-плейсмент карофильма?
Как-то просто всё... Пришел, стишок прочитал с перепета - и монстра победил.
А када лето знойное да жаркое - кто к нам прилетает?
-
-
02.03.2011 в 13:41-
-
04.03.2011 в 17:07А так воображению негде развернуться. Тока начинаешь себе сцену представлять, как всё уже закончилось и все разошлись.
-
-
04.03.2011 в 19:38