понедельник, 07 ноября 2011
Привет, друзья!
После почти годичных раздумий по разным поводам надумал я вернуть "Моркву" в Сеть. Но, возможно, стартануть с нею заново да на другом сайте. Где, как люди надоумили, рейтинг выше.
Что думаете?
И может, еще и под своими именем? Вася ведь персонаж не менее выдуманный, чем другие...
После почти годичных раздумий по разным поводам надумал я вернуть "Моркву" в Сеть. Но, возможно, стартануть с нею заново да на другом сайте. Где, как люди надоумили, рейтинг выше.
Что думаете?
И может, еще и под своими именем? Вася ведь персонаж не менее выдуманный, чем другие...
среда, 04 мая 2011
Привет, друзья! Мне поступило предложение перевести этот проект на профессиональные рельсы. Не знаю, конечно, что из этого выйдет. А вдруг?...
вторник, 29 марта 2011
Когда Иванов покончил с ревизией содержимого стариковских ящиков, время валило за полночь. Буквально в каждом сантиметре земли его взору являлись все новые и новые хитросплетения волокон грибницы. И несть им числа, и не видно им конца… Начала, правда что, тоже не было видно.
- Спрут, спрут… - ворчал майор, перерыхлив на скорую руку последний ящик. Что за спрут такой, Толик не знал. Должно быть, служивый припомнил что-то свое, давнее.
– У них может, и спрут, - продолжал ораторствовать себе под нос Иванов. - А у нас грибница. Тихая и незаметная, в землю русскую ушла. Чуть климат помягчает – и полезут, полезут они опять. Как опята после дождя. Эх-х!... Ну, ладно, - дисциплинированно одернул себя же Петр Сидорович. – Со связями его я почти закончил. Действуй, Афанасий!
Афанасий Фокич Мальцев не заставил себя долго ждать. Снова раскрыл он свой кованый сундучок весу немалого (судя по тому, как ковер под ним примялся). Крышку сундучка венчали сплетенные в вензель литеры ВВ. Снова достал Афанасий тот самый ножик. Свешников смотрел на вот-вот сотворящейся беспредел во все глаза – никак не ожидал он от современных органов поножовщины. Добросердечный Мальцев, перехватив испуганный взгляд ближнего своего, поспешил его утешить.
- Будет не страшно, странно только немножко,- пообещал он Толяну. - А это, - обратился он непосредственно к ножу, переливающемуся в его тонких пальцах старинным приглушенным блеском, - это вообще-то меч. Кладенец, изволите ли…
- А чего такой… маленький? – зачем-то спросил Толян, у которого от крепчающего абсурда ситуации голова шла кругом.
Фоня повзвешивал меч на руке, словно бы прикидывая, маленький, или в самый раз. А потом сказал:
- Стесался. Стесался за долгие годы службы.
- Ну ладно, Михаил Олесьевич. Ваш выход, - весело отнесся он к деду, который вот уже пятый час безвылазно торчал в кресле. Дед в своем уголку весь как-то ссохся, скривился и скукожился, и замер столь неподвижно, будто впал в анабиоз. В ответ на призыв Мальцева он, кряхтя, полез из мягкой мебели наружу.
- А кстати, что за имя вычурное вы себе выдумали – Микаэл Олесьевич Боровик-Рощин? Ваши попроще легенды выбирают. Ивановы, Петровы… - трепался неугомонный Мальцев.
- Кх-кхе! – нарочито кашлянул майор. Фоня осекся. Но дед не почувствовал неловкости. Временно забыл он и о скукоживании и прочем битье на жалость. Спина старика распрямилась, глаза колюче блеснули из складчатых век.
- Сам подумай, почему, если латынь разумеешь, - отбрил Мальцева дед. – А Олесьевич – потому как лес мне отец, да и в память о Белоруссии. А Боровик-Рощин наследственная фамилия наша. Когда-то вся семья моя под боровиками жила. В прекраснейшей собственной роще под Калязиным. На Волге…
Фоня разом как-то разом сник, утратив любую веселость.
- Ну-ну, а дальше что? – спросил он у старика уже совсем другим, пытливым исследовательским тоном.
- Что-что, - передразнил дед. – Ничего хорошего! Сначала этот хам ваш пришел, нагрянувший. Потом город затопили.
Пришлось спасаться всем, кто может. Мне, значит, посоветовал наш леший Михайло Ларионович на запад в Белоруссию подаваться. Там, говорит, места грибные, непролазные. Полесье называется. Кто ж йих знал, что болота…
Дед замолчал. Паузой воспользовался Толик.
- Он говорил, что партизанил. Что семь лет ему было, как он в Белоруссии партизаном был, вот! – наябедничал он на Боровика даже сам не представляя, зачем. Так, для порядку.
- А и был! – тоненько выкрикнул дед. – Семь веков мне сравнялось допрежь, как война эта ваша началась. Думал, тихо себе просижу, во мху схоронюся. Боровиков нет, так хоть подберезовик там попадается - кривенький, завалящий. Ан нет! Вначале начало землю трясти. Потом дымом застить. А потом пришли на поляну мою эти, партизаны. Все грибы, какие есть, в первый же год и поели. Что делать? Пришлось мальчонкой прикинуться, и к ним идти.
- Спешите видеть - героическая морква и лесные тати! – зловеще процедил майор. – Партизанил он. Чего только на допросе да не услышишь.
- Это правда! – со слезой в голосе вопил старик. – После этого я решил уж начальный вид не принимать. Интернат… Училище… На трубе выучился – в оркестр меня взяли…
Дед плакал. Не по-деланному, а по-всамделешнему, с натуральными слезами, сбегающими на бабочку по пятнистым дряблым щекам. Фоня непроизвольно опустил руку с мечом. Но жесткий майор не унялся.
- Хватит, хватит, нечего тут мерехлюндию разводить, - отчеканил он. – Тоже мне драма – гриб-изгнанник. Глядите на него! Урожденный боровик. Червивая аристократия! Правильно вас наши в 17-ом году…
- Кхе-кхе, – интеллигентно прочистил горлышко Фоня. Теперь уже майор осекся на полуслове. И несколько скомкано, завершил свою пламенную речь так:
- А значит, как к старому то вернулись, - сразу вспомнил, что Боли-Бошка? Вот и давай, прыгай назад. В себя, в себя. В свой, как ты там излагаешь, начальный вид. А то поздно уже, спать охота...
Фоня, держа свой нож тире меч наотмашь, встал посреди комнаты. Дед отошел в угол, затем разбежался, легко подпрыгнул и совершил над холодным оружием переднее сальто. Толик протер глаза – но они показывали именно то, что он видел. Старик тем временем изготовился к новому прыжку. Ап! – и сальто вышло двойным. Микаэл Олесьевич громко пыхтел, но ничто более не выдавало в нем чрезмерости физических усилий. Але-гоп!, - и дед аки неведомый олимпийский чемпион, задумавший на покое тряхнуть стариной, перевернулся над ножом три раза!
То, что приземлилось после этого на край ковра, достойно отдельного описания...
- Спрут, спрут… - ворчал майор, перерыхлив на скорую руку последний ящик. Что за спрут такой, Толик не знал. Должно быть, служивый припомнил что-то свое, давнее.
– У них может, и спрут, - продолжал ораторствовать себе под нос Иванов. - А у нас грибница. Тихая и незаметная, в землю русскую ушла. Чуть климат помягчает – и полезут, полезут они опять. Как опята после дождя. Эх-х!... Ну, ладно, - дисциплинированно одернул себя же Петр Сидорович. – Со связями его я почти закончил. Действуй, Афанасий!
Афанасий Фокич Мальцев не заставил себя долго ждать. Снова раскрыл он свой кованый сундучок весу немалого (судя по тому, как ковер под ним примялся). Крышку сундучка венчали сплетенные в вензель литеры ВВ. Снова достал Афанасий тот самый ножик. Свешников смотрел на вот-вот сотворящейся беспредел во все глаза – никак не ожидал он от современных органов поножовщины. Добросердечный Мальцев, перехватив испуганный взгляд ближнего своего, поспешил его утешить.
- Будет не страшно, странно только немножко,- пообещал он Толяну. - А это, - обратился он непосредственно к ножу, переливающемуся в его тонких пальцах старинным приглушенным блеском, - это вообще-то меч. Кладенец, изволите ли…
- А чего такой… маленький? – зачем-то спросил Толян, у которого от крепчающего абсурда ситуации голова шла кругом.
Фоня повзвешивал меч на руке, словно бы прикидывая, маленький, или в самый раз. А потом сказал:
- Стесался. Стесался за долгие годы службы.
- Ну ладно, Михаил Олесьевич. Ваш выход, - весело отнесся он к деду, который вот уже пятый час безвылазно торчал в кресле. Дед в своем уголку весь как-то ссохся, скривился и скукожился, и замер столь неподвижно, будто впал в анабиоз. В ответ на призыв Мальцева он, кряхтя, полез из мягкой мебели наружу.
- А кстати, что за имя вычурное вы себе выдумали – Микаэл Олесьевич Боровик-Рощин? Ваши попроще легенды выбирают. Ивановы, Петровы… - трепался неугомонный Мальцев.
- Кх-кхе! – нарочито кашлянул майор. Фоня осекся. Но дед не почувствовал неловкости. Временно забыл он и о скукоживании и прочем битье на жалость. Спина старика распрямилась, глаза колюче блеснули из складчатых век.
- Сам подумай, почему, если латынь разумеешь, - отбрил Мальцева дед. – А Олесьевич – потому как лес мне отец, да и в память о Белоруссии. А Боровик-Рощин наследственная фамилия наша. Когда-то вся семья моя под боровиками жила. В прекраснейшей собственной роще под Калязиным. На Волге…
Фоня разом как-то разом сник, утратив любую веселость.
- Ну-ну, а дальше что? – спросил он у старика уже совсем другим, пытливым исследовательским тоном.
- Что-что, - передразнил дед. – Ничего хорошего! Сначала этот хам ваш пришел, нагрянувший. Потом город затопили.
Пришлось спасаться всем, кто может. Мне, значит, посоветовал наш леший Михайло Ларионович на запад в Белоруссию подаваться. Там, говорит, места грибные, непролазные. Полесье называется. Кто ж йих знал, что болота…
Дед замолчал. Паузой воспользовался Толик.
- Он говорил, что партизанил. Что семь лет ему было, как он в Белоруссии партизаном был, вот! – наябедничал он на Боровика даже сам не представляя, зачем. Так, для порядку.
- А и был! – тоненько выкрикнул дед. – Семь веков мне сравнялось допрежь, как война эта ваша началась. Думал, тихо себе просижу, во мху схоронюся. Боровиков нет, так хоть подберезовик там попадается - кривенький, завалящий. Ан нет! Вначале начало землю трясти. Потом дымом застить. А потом пришли на поляну мою эти, партизаны. Все грибы, какие есть, в первый же год и поели. Что делать? Пришлось мальчонкой прикинуться, и к ним идти.
- Спешите видеть - героическая морква и лесные тати! – зловеще процедил майор. – Партизанил он. Чего только на допросе да не услышишь.
- Это правда! – со слезой в голосе вопил старик. – После этого я решил уж начальный вид не принимать. Интернат… Училище… На трубе выучился – в оркестр меня взяли…
Дед плакал. Не по-деланному, а по-всамделешнему, с натуральными слезами, сбегающими на бабочку по пятнистым дряблым щекам. Фоня непроизвольно опустил руку с мечом. Но жесткий майор не унялся.
- Хватит, хватит, нечего тут мерехлюндию разводить, - отчеканил он. – Тоже мне драма – гриб-изгнанник. Глядите на него! Урожденный боровик. Червивая аристократия! Правильно вас наши в 17-ом году…
- Кхе-кхе, – интеллигентно прочистил горлышко Фоня. Теперь уже майор осекся на полуслове. И несколько скомкано, завершил свою пламенную речь так:
- А значит, как к старому то вернулись, - сразу вспомнил, что Боли-Бошка? Вот и давай, прыгай назад. В себя, в себя. В свой, как ты там излагаешь, начальный вид. А то поздно уже, спать охота...
Фоня, держа свой нож тире меч наотмашь, встал посреди комнаты. Дед отошел в угол, затем разбежался, легко подпрыгнул и совершил над холодным оружием переднее сальто. Толик протер глаза – но они показывали именно то, что он видел. Старик тем временем изготовился к новому прыжку. Ап! – и сальто вышло двойным. Микаэл Олесьевич громко пыхтел, но ничто более не выдавало в нем чрезмерости физических усилий. Але-гоп!, - и дед аки неведомый олимпийский чемпион, задумавший на покое тряхнуть стариной, перевернулся над ножом три раза!
То, что приземлилось после этого на край ковра, достойно отдельного описания...
среда, 23 марта 2011
- Эх-хе-хе, ребятушки, эх-хехеее... - разэхался дед, который подозрительно полюбил в последнее время всякие вздохи и причитания. Специально приглашенные им Ирина и Толик сидели напротив как зайки на банкетке. Ирину мутило, Анатолий смотрел на деда искоса, низко голову наклоня. В его исполнении эта трудная поза выглядела особенно зловещей. Боровик же, напротив, был бодр как дитя и благополучен как генерал. По торжественному случаю он нацепил на себя доперестроечный пиджак в коричневую клетку и светло-синюю сорочку производства ГДР.
- Так вот, – продолжил содержательную часть старикан. – Насчет дачи. Человек я немолодой. И вот подумал – может, мне на природу, а? Вы должны мне еще 300 тысяч, которые хотите выручить от продажи дачи. А может, вместо денег дачу отдадите?
- Да.. Хорошо, - очнулась Ирина, про себя просчитывая выгоду не связываться с риэлторами, покупателями... Заранее готовый к новым неприятностям Толик тоже вроде как встрепенулся. – Только мы это оформим через дарственную, например, а вы расписку нам напишите, что все деньги получены сполна.
- Конечно, конечно! – нетерпеливо заерзал на диване старикашка. – Вот только, ребятушки, как же я старый на дачу буду ездить...
- На электричке, - отрезал Толян. – От станции до дачи пешком 20 минут.
- Не-е-ет, - обиженно засопел Микаэл. – Куда мне! Ноги-то уже не ходют. Не те ноги. Вот если бы на машине…
Анатолий Свешников впервые был близок к тому, чтобы убить человека. Глядя на куриную шейку под неизменной бабочкой, он сладострастно воображал, как берет ее и одной рукой сворачивает – дед даже пискнуть не успеет. Только молящий взгляд супруги кое-как привел его в чувство.
- Но вы же знаете, у нас нет машины, - ровным голосом проговорила Ира.
- Ой ли? – собрал морщины у глаз в гармошку старец, всем своим видом являя лукавую осведомленность. – Ой ли?
И, надо сказать, угадал. Свешниковы, справедливо рассуждая, что с ребенком без машины будет трудно, ввязались в автокредит. Новенькую «Рено-Сандера» они должны были получить в мае.
Но как мог узнать об этом пенсионер Боровик?
- Значит, правда, - заключил старик, любуясь обескураженными физиономиями своих дебиторов. – Я бы хотел, чтобы вы меня на этой машине возили на дачу. Человек я немолодой… За лето несколько раз, и по выходным!
Когда Ирина и Анатолий наконец покинули однокомнатную камеру пыток, оба стали ловить ртом воздух как выброшенные на берег форели. «Ой, мне плохо!» - выдохнула Ирина, и схватилась за локоть мужа. «Не надо, не надо, тебе нельзя волноваться», - бубнил Анатолий. А что еще он мог сказать? Единственным верным на тот момент решением было поймать тачку до дома, что Толик и сделал.
- Пойду-ка я в юридическую консультацию схожу! – решил Анатолий на следующее утро, еще раз подтвердив этим народную мудрость «утро вечера мудренее». – Может, подскажут управу на этого деда…
Вернулся он скоро, и мрачнее тучи. Той тучи, у которой нет ни одного солнечного просвета, ни даже белесого пухленького брюха...
- Ну что? - подняла на него глаза с надеждой жена, отчего маленькая Надежда внутри нее совершила радостный кульбит.
- Да ничего! – хотел ляпнуть Толя, но сдержался. – В общем, пока мало что дельного посоветовали, - молвил он на самом деле. И это было отчаянной полуправдой. А может, и четверть-правдой. А еще вернее, правдой на осьмушку, и на понюшку табаку... Потому что не успел Толян поведать о своих злоключениях дяденьке юристу даже до середины, тот прервал повествование. После чего, укоризненно качая холеной главой, разъяснил Толику на пальцах сколь опасно заключать договор ренты с непроверенными людьми, да еще без фиксации ежемесячных платежей.
- Вы поймите, у него все права - у вас по сути дела никаких, - разливался дядька. - Закон защищает стариков, и это правильно – сколько их, несчастных, полегло за свои квартиры в 90-х. Но когда наша Фемида кого-то очень сильно защищает, к другим она оборачивается филейными частями. Не глядя! - хохотнул юрист. - Вы можете подать на своего, э-э, Микаэла Олесьевича – ну надо же!, - в суд. Но, скорее всего, проиграете. Суды в таких делах держат сторону стариков…
Несчастный Толян совсем потерял голову, вследствие чего обхватил ее руками и застонал. На удивление совестливый юрисконсульт различил сквозь стенания отдельные слова: «все деньги», «трендец» и «жена беременная» - дальше шли только всхлипывания. Тогда почтенный член Московской коллегии адвокатов откинулся на спинку своего прекрасного офисного кресла, издавшего при этом солидный пшик. Снял очки на золотых дужках, потер переносицу, подумал и сказал:
- Если хотите мое личное мнение – попробуйте обратиться. А вдруг? Сейчас в стране, - юрист неопределенно махнул рукой в сторону настенного календаря с портретом улыбающегося президента, - проверки идут. А вдруг? Зуб даю, с дедом дело нечисто…
После этого консультант почти отечески улыбнулся, показав ряд такой металлокерамики, из которой – это понял даже заплаканный Толик, - было бы очень жаль вынуть даже один зуб. И наказал впредь всегда-всегда ходить к юристу до, а не после заключения ответственных сделок. И даже денег не взял за консультацию.
- А вот и напишу, напишу! – кипятился Толик на семейном совете, собранном для обсуждения адвокатских полунамеков. – Прям на сайт его напишу, вот!
- Ну и дурак! – рубанул отец. – Будет там кто-то твои письма читать.
- Ну, тогда в приемную пойду. И там напишу! И там буду сидеть!!! – не унимался Анатолий.
- Толя, не надо, не надо! Отступись ты от деда этого, от квартиры ты этой! Ну раз… раз так вышло, - квохтала мать, благоухая валокордином.
- Нет! Я на Лубянку пойду, и там буду сидеть!
- В Большой дом! – ахнула теща, которая была женщина простая, но впечатлительная.
- Сидеть он будет… - проскрежетал Свешников-старший. – Ты погоди. Есть у меня мысль…
«Мыслью» оказался дальний кузен Анатолия, развозивший в данной организации фельдегерскую почту. В том ли дело, или впрямь проверки идут – то нам неведомо. Но уже в конце месяца безутешный Толик имел беседу с сотрудником Управления «Ч» по фамилии Мальцев. Следак оказался с прибабахом – расспрашивал подробно не о договорах и других формальностях, а о том, во что дед Боровик-Рощин одет, как разговаривает, чтоо себе рассказывает. Отдельно просил припомнить, есть ли в квартире зеркала. Да вроде бы нет – припомнил Толик.
- А что-нибудь он вам дарил? - допытывался Мальцев.
- Нет… Да! Корзинку подарил.
- Оп-ля! – легкомысленно воскликнул следователь, и подкинул вверх папку с документами. Ошарашенный Свешников глядел, как бумажки опадают по комнате.
- Потом подберу, - нетерпеливо бросил следак. – Лучше скажите, земли вы там у него не видели? По углам, под мебелью…
- Под мебелью не видел, - честно признался Анатолий. – А вот в чулане у него четыре ящика стоит. Для огурцов, грит.
- Бинго! – воскликнул следователь. И запустил ручкой на манер дротика в картинку, приколотую к стене, а на картинке какой-то фолклерный дед нарисован, неприятный наружности.
И надписано "Боли-Бошка".
– Что значит, в яблочко! – конкретизировал Мальцев. – Давайте пропуск на выход подпишу. Вы, Анатолий, пока свободны…
Быстро ли сказка сказывается, скоро ли дело делается… Все относительно, короче говоря. В середине марта на квартире Боровика-Рощина состоялось его задержание. С последующим разоблачением. От потерпевших в наличии имелся Толик. Ирина тоже рвалась, но ей через неделю надо было ложится в роддом, поэтому родные не разрешили ни под каким видом. От Управления на дело поехали Мальцев и Сидорыч. Диана в тот день была на встрече по летавице. Но Фоня, с коим она уже помирилась, пообещал вечером заглянуть и порассказать ей, как и что было...
- Здравствуйте, Микаэл Олесьевич! Я сегодня один. Пришел о машине поговорить, - начал Толик, как было условлено. Он впервые приехал к деду без предупреждения и всей кожей ощущал, как подозрительно старец разглядывает его в глазок. Не найдя ничего предосудительного, Боровик-Рощин открыл дверь. Прятаться за габаритным Толяном было очень удобно даже долговязому Мальцеву, не говоря уж об Иванове, который сегодня напоминал изящного Олега Даля.
Иванов-Даль ворвался в квартиру Боровика-Рощина как вихрь. Пулей пронесся он мимо ошалевшего деда прямо в темную комнату. Микаэл сделал убегательное движение к выходу. Дорогу ему заступил Фоня с небольшим, но полновесным ларчиком в руках. Ларчик быстро открывался - в следующую секунду в руках у Афанасия уже мелькнул нож. Дед все понял - поникнув буйной головой, он изготовился к кувырку...
- Да погодите вы с ерундой! - предостерег майор. - Я тут такое нашел! Четыре ящика грибницы!!! Ну-ка признавайся, гриб ты старый, не только с рентой ведь аферы прокручивал. Ну, с завещанием было?!
- Было... - прошелестел старик. - Семь раз было.
- Та-ак, - майор забрал у Афанасия нож, и им поковыпял серую землицу. И, странное дело - земля чернела на глазах, и в ней материализовались тонкие белые нити. Нити вели в самую глубину ящика и рвались при малейшем нажатии.
- Так-ак, - повторял майор. - Это кто? - легонько поддел он одну нитку.
- Паспортистка, - сказал дед.
- Род, семейство?
- Бледная поганка, - с отвращением выговорил дед.
- Следовало ожидать... Это?
- Это участковый, - с некоторым вызовом ответил старикан.
- Род, семейство?
- Мухомор!
- Понятно. Ну а это кто у тебя? - ковырнул Петр Сидорыч нить пожирнее.
- Нотариус.
- Проверим, проверим...
- Так вот, – продолжил содержательную часть старикан. – Насчет дачи. Человек я немолодой. И вот подумал – может, мне на природу, а? Вы должны мне еще 300 тысяч, которые хотите выручить от продажи дачи. А может, вместо денег дачу отдадите?
- Да.. Хорошо, - очнулась Ирина, про себя просчитывая выгоду не связываться с риэлторами, покупателями... Заранее готовый к новым неприятностям Толик тоже вроде как встрепенулся. – Только мы это оформим через дарственную, например, а вы расписку нам напишите, что все деньги получены сполна.
- Конечно, конечно! – нетерпеливо заерзал на диване старикашка. – Вот только, ребятушки, как же я старый на дачу буду ездить...
- На электричке, - отрезал Толян. – От станции до дачи пешком 20 минут.
- Не-е-ет, - обиженно засопел Микаэл. – Куда мне! Ноги-то уже не ходют. Не те ноги. Вот если бы на машине…
Анатолий Свешников впервые был близок к тому, чтобы убить человека. Глядя на куриную шейку под неизменной бабочкой, он сладострастно воображал, как берет ее и одной рукой сворачивает – дед даже пискнуть не успеет. Только молящий взгляд супруги кое-как привел его в чувство.
- Но вы же знаете, у нас нет машины, - ровным голосом проговорила Ира.
- Ой ли? – собрал морщины у глаз в гармошку старец, всем своим видом являя лукавую осведомленность. – Ой ли?
И, надо сказать, угадал. Свешниковы, справедливо рассуждая, что с ребенком без машины будет трудно, ввязались в автокредит. Новенькую «Рено-Сандера» они должны были получить в мае.
Но как мог узнать об этом пенсионер Боровик?
- Значит, правда, - заключил старик, любуясь обескураженными физиономиями своих дебиторов. – Я бы хотел, чтобы вы меня на этой машине возили на дачу. Человек я немолодой… За лето несколько раз, и по выходным!
Когда Ирина и Анатолий наконец покинули однокомнатную камеру пыток, оба стали ловить ртом воздух как выброшенные на берег форели. «Ой, мне плохо!» - выдохнула Ирина, и схватилась за локоть мужа. «Не надо, не надо, тебе нельзя волноваться», - бубнил Анатолий. А что еще он мог сказать? Единственным верным на тот момент решением было поймать тачку до дома, что Толик и сделал.
- Пойду-ка я в юридическую консультацию схожу! – решил Анатолий на следующее утро, еще раз подтвердив этим народную мудрость «утро вечера мудренее». – Может, подскажут управу на этого деда…
Вернулся он скоро, и мрачнее тучи. Той тучи, у которой нет ни одного солнечного просвета, ни даже белесого пухленького брюха...
- Ну что? - подняла на него глаза с надеждой жена, отчего маленькая Надежда внутри нее совершила радостный кульбит.
- Да ничего! – хотел ляпнуть Толя, но сдержался. – В общем, пока мало что дельного посоветовали, - молвил он на самом деле. И это было отчаянной полуправдой. А может, и четверть-правдой. А еще вернее, правдой на осьмушку, и на понюшку табаку... Потому что не успел Толян поведать о своих злоключениях дяденьке юристу даже до середины, тот прервал повествование. После чего, укоризненно качая холеной главой, разъяснил Толику на пальцах сколь опасно заключать договор ренты с непроверенными людьми, да еще без фиксации ежемесячных платежей.
- Вы поймите, у него все права - у вас по сути дела никаких, - разливался дядька. - Закон защищает стариков, и это правильно – сколько их, несчастных, полегло за свои квартиры в 90-х. Но когда наша Фемида кого-то очень сильно защищает, к другим она оборачивается филейными частями. Не глядя! - хохотнул юрист. - Вы можете подать на своего, э-э, Микаэла Олесьевича – ну надо же!, - в суд. Но, скорее всего, проиграете. Суды в таких делах держат сторону стариков…
Несчастный Толян совсем потерял голову, вследствие чего обхватил ее руками и застонал. На удивление совестливый юрисконсульт различил сквозь стенания отдельные слова: «все деньги», «трендец» и «жена беременная» - дальше шли только всхлипывания. Тогда почтенный член Московской коллегии адвокатов откинулся на спинку своего прекрасного офисного кресла, издавшего при этом солидный пшик. Снял очки на золотых дужках, потер переносицу, подумал и сказал:
- Если хотите мое личное мнение – попробуйте обратиться. А вдруг? Сейчас в стране, - юрист неопределенно махнул рукой в сторону настенного календаря с портретом улыбающегося президента, - проверки идут. А вдруг? Зуб даю, с дедом дело нечисто…
После этого консультант почти отечески улыбнулся, показав ряд такой металлокерамики, из которой – это понял даже заплаканный Толик, - было бы очень жаль вынуть даже один зуб. И наказал впредь всегда-всегда ходить к юристу до, а не после заключения ответственных сделок. И даже денег не взял за консультацию.
- А вот и напишу, напишу! – кипятился Толик на семейном совете, собранном для обсуждения адвокатских полунамеков. – Прям на сайт его напишу, вот!
- Ну и дурак! – рубанул отец. – Будет там кто-то твои письма читать.
- Ну, тогда в приемную пойду. И там напишу! И там буду сидеть!!! – не унимался Анатолий.
- Толя, не надо, не надо! Отступись ты от деда этого, от квартиры ты этой! Ну раз… раз так вышло, - квохтала мать, благоухая валокордином.
- Нет! Я на Лубянку пойду, и там буду сидеть!
- В Большой дом! – ахнула теща, которая была женщина простая, но впечатлительная.
- Сидеть он будет… - проскрежетал Свешников-старший. – Ты погоди. Есть у меня мысль…
«Мыслью» оказался дальний кузен Анатолия, развозивший в данной организации фельдегерскую почту. В том ли дело, или впрямь проверки идут – то нам неведомо. Но уже в конце месяца безутешный Толик имел беседу с сотрудником Управления «Ч» по фамилии Мальцев. Следак оказался с прибабахом – расспрашивал подробно не о договорах и других формальностях, а о том, во что дед Боровик-Рощин одет, как разговаривает, чтоо себе рассказывает. Отдельно просил припомнить, есть ли в квартире зеркала. Да вроде бы нет – припомнил Толик.
- А что-нибудь он вам дарил? - допытывался Мальцев.
- Нет… Да! Корзинку подарил.
- Оп-ля! – легкомысленно воскликнул следователь, и подкинул вверх папку с документами. Ошарашенный Свешников глядел, как бумажки опадают по комнате.
- Потом подберу, - нетерпеливо бросил следак. – Лучше скажите, земли вы там у него не видели? По углам, под мебелью…
- Под мебелью не видел, - честно признался Анатолий. – А вот в чулане у него четыре ящика стоит. Для огурцов, грит.
- Бинго! – воскликнул следователь. И запустил ручкой на манер дротика в картинку, приколотую к стене, а на картинке какой-то фолклерный дед нарисован, неприятный наружности.
И надписано "Боли-Бошка".
– Что значит, в яблочко! – конкретизировал Мальцев. – Давайте пропуск на выход подпишу. Вы, Анатолий, пока свободны…
Быстро ли сказка сказывается, скоро ли дело делается… Все относительно, короче говоря. В середине марта на квартире Боровика-Рощина состоялось его задержание. С последующим разоблачением. От потерпевших в наличии имелся Толик. Ирина тоже рвалась, но ей через неделю надо было ложится в роддом, поэтому родные не разрешили ни под каким видом. От Управления на дело поехали Мальцев и Сидорыч. Диана в тот день была на встрече по летавице. Но Фоня, с коим она уже помирилась, пообещал вечером заглянуть и порассказать ей, как и что было...
- Здравствуйте, Микаэл Олесьевич! Я сегодня один. Пришел о машине поговорить, - начал Толик, как было условлено. Он впервые приехал к деду без предупреждения и всей кожей ощущал, как подозрительно старец разглядывает его в глазок. Не найдя ничего предосудительного, Боровик-Рощин открыл дверь. Прятаться за габаритным Толяном было очень удобно даже долговязому Мальцеву, не говоря уж об Иванове, который сегодня напоминал изящного Олега Даля.
Иванов-Даль ворвался в квартиру Боровика-Рощина как вихрь. Пулей пронесся он мимо ошалевшего деда прямо в темную комнату. Микаэл сделал убегательное движение к выходу. Дорогу ему заступил Фоня с небольшим, но полновесным ларчиком в руках. Ларчик быстро открывался - в следующую секунду в руках у Афанасия уже мелькнул нож. Дед все понял - поникнув буйной головой, он изготовился к кувырку...
- Да погодите вы с ерундой! - предостерег майор. - Я тут такое нашел! Четыре ящика грибницы!!! Ну-ка признавайся, гриб ты старый, не только с рентой ведь аферы прокручивал. Ну, с завещанием было?!
- Было... - прошелестел старик. - Семь раз было.
- Та-ак, - майор забрал у Афанасия нож, и им поковыпял серую землицу. И, странное дело - земля чернела на глазах, и в ней материализовались тонкие белые нити. Нити вели в самую глубину ящика и рвались при малейшем нажатии.
- Так-ак, - повторял майор. - Это кто? - легонько поддел он одну нитку.
- Паспортистка, - сказал дед.
- Род, семейство?
- Бледная поганка, - с отвращением выговорил дед.
- Следовало ожидать... Это?
- Это участковый, - с некоторым вызовом ответил старикан.
- Род, семейство?
- Мухомор!
- Понятно. Ну а это кто у тебя? - ковырнул Петр Сидорыч нить пожирнее.
- Нотариус.
- Проверим, проверим...
понедельник, 21 марта 2011
Анатолий крепко задумался о будущем. Значит, спозаранку сгонять в детскую кухню, которая черте где, на самой Пролетарке. Потом на работу в Центр. Потом - на Щелчок к деду, с кефиром или там с пивОм, чего уж его старческая душа пожелает. Потом, значет, за памперсами, кремиками, всякими бутылочками, или чего еще требуется новорожденному. Потом, выходит, уже ближе к ночи, к теще ,помочь – ей почему-то надо что-нибудь подвинуть, привинтить или же открутить почти ежедневно. А муж попался криворукий. Да, перспективка… Так, об ужасненьком, Анатолий помышлял до самого перехода на «Таганской». Но там ему стало не до умственных усилий, а до физических - надо было оборонять беременную Ирину от набежавших в вагон варваров…
Забегая вперед, скажем, что ничего из надуманных Анатолием ужасов с ним не приключилось. Приключились другие. И даже на детскую кухню, куда Макар телят не гонял, Толик не бегал. На семейном совете было решено, что сомнительные молочные продукты «Агуша», коими щедро делится с младенцами наше демографически озабоченное государство, малышке задаром не нужны. А прочие, имевшие место события, стали для Свешниковых полной неожиданностью ввиду их, событий, запредельности.
Второй визит к Боровику-Рощину молодые люди нанесли спустя неделю. За это время у Свешниковых и Головешкиных - это семейство, откуда произошла Ирина, - все смешалось. Но не по той причине, что у Облонских. Просто оба рода впали в великую депрессию на тему "откуда достать полмиллиона". И выпали оттуда не без потерь. В итоге двести тысяч дал родитель Ирины, - деньги он копил на подержаную Тойоту. Остальное присовокупили Свешниковы-старшие, принявшие историческое решение продать дачу. Папа Головешкин и мама Свешникова после этого не разговаривали. Вербальный мораторий продлился у них до самого апреля, когда рождение малютки Нади всех примирило.
Вьюжным и льдистым утром в самом конце декабря 2010 года Свешниковы нанесли свой второй визит и в офис "Оффсайд-Реалти". На носу был Новый год, всюду сияли огни и торчали елки. Ирина тоже была как на иголках. Грибные сны шли косяками. А после давешней тяжелой бессонницы ей казалось, что и наяву она чует назойливый грибной запах. И будто его испускает ни кто иной, как дедушка Боровик-Рощин, явившейся в контору сразу вслед за ними. Дед, кстати, вел себя как шелковый. Когда они зашли к нему во второй раз, Микаэл Олесьевич был сама любезность. Толе нежданно подарил ивовое лукошко для сбора грибов. И пошутил еще: "Назвался, мол, груздем, так и полезай в кузов". Ирине, можно сказать, с порога показал обещанную темную комнату. Ничего криминального там не обнаружилось, лишь несколько ящиков с серой дерновой землей. "Это я летом, летом, огурчики в них сажаю", - поясни дед. "А чего земля такая странная, не черная?" - сунул нос и сюда бестактный Толик. "Хи-хи-хи!" - зашелся дед. "Для огурцов почва вполне подходящая..."
Да и не в огурцах тех было счастье, а в том, что дед оказался куда как покладист на деньги. Ира почти сразу сумела его уболтать и убедить в том, что размер вспомоществования в 5000 рублей ежемесячно очень даже достойная сумма. Плюс помощь по хозяйству. Дед поломался немного ради приличия, но быстро согласился. Единственное условие, на котором он настоял – чтобы слова «и другая помощь» были закреплены в договоре. Кроме того, старикан-альтруист согласился даже на единовременную выплату в размере головешкинских двухсот тысяч сейчас, а остальных трехсот - после, когда будет продана дача.
Сдобно-ванильная Ангелина похвалила их обоюдный выбор, и с обаятельный улыбочкой подсунула Свешниковым два договора – с агентством на оказание услуг, и, собственно, с дедом. Таким побытом, затея с квартирой вставала Свешниковым еще в 50 тысяч рублей, которые им пришлось отстегнуть риэлторам. Зато потом уж все понеслось как по маслу. Договор по всей форме был состряпан Димочкой и заверен у нотариуса без всякой очереди в течение двух суток. Поэтому документы успели уйти в Регистрационную палату еще до неподельных праздничных дней. И уже в конце февраля молодые Свешниковы стали обладателями новенького документа с самыми верными на свете водяными знаками, удостоверяющего их собственность на квартирную недвижимость по адресу... Основание получения - по договору ренты. Эта вожделенная "юркина грамота" вознесла бы Свешниковых на эмпиреи счастья или, как минимум, привел бы в долину блаженств... всего два месяца назад. Но за означенный краткий для нашей бюрократии период, пока делалась гербовая бумажка, она стала им не в радость. Любезный Микаэл Олесьевич, отставной трубач и большой артист, превратил жизнь семейной пары в сущий ад.
Первый звоночек для Свешниковых прозвучал еще утром 2 января. Причем для Ирины он прозвучал буквально. Ей приснилось, будто Микаэл и не Микаэл вовсе, а ножка большого боровика. Она подходит к грибу, а он снимает шляпу, щурится эдак глумливенько, достает из кармана бубенчики, изготовленные из двух больших желудей, и дает набат. Желуди звякают, происходит какая-то гадость. Но какая именно, Ира утром никак не могла вспомнить. Пока она лежала, пыталась воссоздать странный сон, наяву затрещал телефон. «Кто в такую рань», - прохрипел Толик, но потащился за трубкой. «Это дед», - сообщил он Ирине, стоя в одном тапке. «Хочет, чтоб я к нему приехал. Грит, срочное дело». «Ну поезжай», - испугалась Ирина. «Вдруг с квартирой что…»
«Срочным делом» оказалась закупка продуктов. «Поистратился я», - обескуражено признался старик. «Праздники-шмазники. Сыр, шампанское, селедочка, то-се. Вот пенсии и не хватило». «А наши пять тыщ?» - брякнул Толик. «На книжечку, на книжечку откладываю. Гробовые», - пояснил почтенный старец. Толян запыхтел, но поперся в соседний магаз, где затарил Боровика под завязку по его же списку. По странному стечению обстоятельств, вблизи дедовых хрущебных апартаментов на 13-ой Парковой авеню не обнаружилось ни одного скромного провиантского лабаза эконом-класса, а только изрядный супермаркет «Седьмой континент». В этом-то «континенте» Толик почти поселился. В последующие праздничные дни он последовательно приобрел там для деда «оливок и маслинок – ой, так хочется», «севрюжки, по старой-то памяти», «икорки красной, а то совсем нет аппетита», «сырку Дор Блю – когда-то очень любил» и коньяк Курвуазье «для стабилизации давления». Январь еще не кончился, а дед проел и пропил пол Толиковой зарплаты.
«Господи, он бы хоть заранее говорил, что надо! Мы бы подешевле это все тут покупали!» - трепыхалась Ирина. «Да ему просто надо сказать, что он зарвался!» - басил Толян. «А то завтра он позвонит и луну с неба запросит». Назавтра дед действительно позвонил. Но луна была ему пока не прельстительна. Он заказал Свешниковым покупку нового костюма для сбора старых работников филармонии.
- Сбор труппы, так сказать - мелко хихикал старичок, предвкушая мероприятие. - А у меня совсем нет нового костюмчика…
- Сбор трупа, язвить тя в корень, - вполголоса бурчал Анатолий.
- Что-что? - переспросил старик.
- Ничего. Жена говорит, костюм надо мерить.
- Я скажу размерчики, размерчики скажу. И вот чего - мне отечественные лекала не подходят. Мне лучше всего идут итальянские.
Анатолий положил трубку, и грязно выругался, чего никогда не позволял себе дома. Ирина смотрела на него со смесью тревоги и жалости. Ни он, ни она пока не подозревали, что за сюрприз Боровик-Рощин болотный уготовил им в феврале…
Забегая вперед, скажем, что ничего из надуманных Анатолием ужасов с ним не приключилось. Приключились другие. И даже на детскую кухню, куда Макар телят не гонял, Толик не бегал. На семейном совете было решено, что сомнительные молочные продукты «Агуша», коими щедро делится с младенцами наше демографически озабоченное государство, малышке задаром не нужны. А прочие, имевшие место события, стали для Свешниковых полной неожиданностью ввиду их, событий, запредельности.
Второй визит к Боровику-Рощину молодые люди нанесли спустя неделю. За это время у Свешниковых и Головешкиных - это семейство, откуда произошла Ирина, - все смешалось. Но не по той причине, что у Облонских. Просто оба рода впали в великую депрессию на тему "откуда достать полмиллиона". И выпали оттуда не без потерь. В итоге двести тысяч дал родитель Ирины, - деньги он копил на подержаную Тойоту. Остальное присовокупили Свешниковы-старшие, принявшие историческое решение продать дачу. Папа Головешкин и мама Свешникова после этого не разговаривали. Вербальный мораторий продлился у них до самого апреля, когда рождение малютки Нади всех примирило.
Вьюжным и льдистым утром в самом конце декабря 2010 года Свешниковы нанесли свой второй визит и в офис "Оффсайд-Реалти". На носу был Новый год, всюду сияли огни и торчали елки. Ирина тоже была как на иголках. Грибные сны шли косяками. А после давешней тяжелой бессонницы ей казалось, что и наяву она чует назойливый грибной запах. И будто его испускает ни кто иной, как дедушка Боровик-Рощин, явившейся в контору сразу вслед за ними. Дед, кстати, вел себя как шелковый. Когда они зашли к нему во второй раз, Микаэл Олесьевич был сама любезность. Толе нежданно подарил ивовое лукошко для сбора грибов. И пошутил еще: "Назвался, мол, груздем, так и полезай в кузов". Ирине, можно сказать, с порога показал обещанную темную комнату. Ничего криминального там не обнаружилось, лишь несколько ящиков с серой дерновой землей. "Это я летом, летом, огурчики в них сажаю", - поясни дед. "А чего земля такая странная, не черная?" - сунул нос и сюда бестактный Толик. "Хи-хи-хи!" - зашелся дед. "Для огурцов почва вполне подходящая..."
Да и не в огурцах тех было счастье, а в том, что дед оказался куда как покладист на деньги. Ира почти сразу сумела его уболтать и убедить в том, что размер вспомоществования в 5000 рублей ежемесячно очень даже достойная сумма. Плюс помощь по хозяйству. Дед поломался немного ради приличия, но быстро согласился. Единственное условие, на котором он настоял – чтобы слова «и другая помощь» были закреплены в договоре. Кроме того, старикан-альтруист согласился даже на единовременную выплату в размере головешкинских двухсот тысяч сейчас, а остальных трехсот - после, когда будет продана дача.
Сдобно-ванильная Ангелина похвалила их обоюдный выбор, и с обаятельный улыбочкой подсунула Свешниковым два договора – с агентством на оказание услуг, и, собственно, с дедом. Таким побытом, затея с квартирой вставала Свешниковым еще в 50 тысяч рублей, которые им пришлось отстегнуть риэлторам. Зато потом уж все понеслось как по маслу. Договор по всей форме был состряпан Димочкой и заверен у нотариуса без всякой очереди в течение двух суток. Поэтому документы успели уйти в Регистрационную палату еще до неподельных праздничных дней. И уже в конце февраля молодые Свешниковы стали обладателями новенького документа с самыми верными на свете водяными знаками, удостоверяющего их собственность на квартирную недвижимость по адресу... Основание получения - по договору ренты. Эта вожделенная "юркина грамота" вознесла бы Свешниковых на эмпиреи счастья или, как минимум, привел бы в долину блаженств... всего два месяца назад. Но за означенный краткий для нашей бюрократии период, пока делалась гербовая бумажка, она стала им не в радость. Любезный Микаэл Олесьевич, отставной трубач и большой артист, превратил жизнь семейной пары в сущий ад.
Первый звоночек для Свешниковых прозвучал еще утром 2 января. Причем для Ирины он прозвучал буквально. Ей приснилось, будто Микаэл и не Микаэл вовсе, а ножка большого боровика. Она подходит к грибу, а он снимает шляпу, щурится эдак глумливенько, достает из кармана бубенчики, изготовленные из двух больших желудей, и дает набат. Желуди звякают, происходит какая-то гадость. Но какая именно, Ира утром никак не могла вспомнить. Пока она лежала, пыталась воссоздать странный сон, наяву затрещал телефон. «Кто в такую рань», - прохрипел Толик, но потащился за трубкой. «Это дед», - сообщил он Ирине, стоя в одном тапке. «Хочет, чтоб я к нему приехал. Грит, срочное дело». «Ну поезжай», - испугалась Ирина. «Вдруг с квартирой что…»
«Срочным делом» оказалась закупка продуктов. «Поистратился я», - обескуражено признался старик. «Праздники-шмазники. Сыр, шампанское, селедочка, то-се. Вот пенсии и не хватило». «А наши пять тыщ?» - брякнул Толик. «На книжечку, на книжечку откладываю. Гробовые», - пояснил почтенный старец. Толян запыхтел, но поперся в соседний магаз, где затарил Боровика под завязку по его же списку. По странному стечению обстоятельств, вблизи дедовых хрущебных апартаментов на 13-ой Парковой авеню не обнаружилось ни одного скромного провиантского лабаза эконом-класса, а только изрядный супермаркет «Седьмой континент». В этом-то «континенте» Толик почти поселился. В последующие праздничные дни он последовательно приобрел там для деда «оливок и маслинок – ой, так хочется», «севрюжки, по старой-то памяти», «икорки красной, а то совсем нет аппетита», «сырку Дор Блю – когда-то очень любил» и коньяк Курвуазье «для стабилизации давления». Январь еще не кончился, а дед проел и пропил пол Толиковой зарплаты.
«Господи, он бы хоть заранее говорил, что надо! Мы бы подешевле это все тут покупали!» - трепыхалась Ирина. «Да ему просто надо сказать, что он зарвался!» - басил Толян. «А то завтра он позвонит и луну с неба запросит». Назавтра дед действительно позвонил. Но луна была ему пока не прельстительна. Он заказал Свешниковым покупку нового костюма для сбора старых работников филармонии.
- Сбор труппы, так сказать - мелко хихикал старичок, предвкушая мероприятие. - А у меня совсем нет нового костюмчика…
- Сбор трупа, язвить тя в корень, - вполголоса бурчал Анатолий.
- Что-что? - переспросил старик.
- Ничего. Жена говорит, костюм надо мерить.
- Я скажу размерчики, размерчики скажу. И вот чего - мне отечественные лекала не подходят. Мне лучше всего идут итальянские.
Анатолий положил трубку, и грязно выругался, чего никогда не позволял себе дома. Ирина смотрела на него со смесью тревоги и жалости. Ни он, ни она пока не подозревали, что за сюрприз Боровик-Рощин болотный уготовил им в феврале…
суббота, 19 марта 2011
- А можно я темную комнату посмотрю? – непосредственно обратилась к Боровику-Рощину Ирина. – Там гладильная доска встанет?
Старик засопел.
- Там все заставлено очень, дверь не открывается. В следующий раз придете, покажу.
Провожал он их не столь радушно, как привечал – ежился и время от времени странно посматривал на Толика.
- Чудной дед, - подытожил по выходу из подъезда свои общие впечатления глава семьи. - И квартира конечно – да…
- Квартира обычная. 40 метров, подъезд вонюченький, капремонта от Хрущева не было. Лучше нам с тобой не потянуть, - охолонула супруга. – Я вот только не пойму… Странно как-то…
- Да ты что!
Ира на подкол не реагировала. Она рассеянно смотрела вдаль, где в смоге над пробкой Щелковского шоссе тухло заходящее солнце.
- Ты про грибы? – напомнил Анатолий. – Видала, как он напрягся! Бычара, красавец!
- Нет. Мне показалось странным, что у нигде нет ни одной фотографии. Пожилые любят окружать себя фотками. Не дети-внуки - так папы-мамы, друзья, сослуживцы, сокамерники. Он говорит, музыкант – а где инструмент тогда? Призы с фестивалей, всякие сувенирчики, безделушки, афиши концертные где? Я бывала в таких домах – старые артисты как сороки любят и хранят все такое-этакое, напоминающее об их славном прошлом…
- Ну-у, не знаю, - промычал ее благоверный. – Фоток нет – так может, он не сентиментальный. Афиш нет - не хочет себя афишировать. Может, и прошлое у него не такое славное, а бесславное вообще. Может он… для Сталина играл! Или для Берии...
- Для фанаберии, – поддразнила Ирина. – Если ему в 45-ом девять лет было, то в 53-ем сколько?
Но она улыбалась, видела, что муж дурачится чтоб ее растормашить. Смутное беспокойство ее не рассеялось и не исчезло. Оно было словно отложено в тайный ящичек души, и тихонько затаилось, до востребования. Деятельную Ирину теперь волновали более конкретные проблемы.
- Ладно, откуда взнос брать будем? – деловито осведомилась она у мужа, когда они уже подходили к овеянному выхлопами автвокзала метро "Щелковская".
- Так ты что, согласна? Ты ж не хотела! – изумился Толик.
- Хотела – не хотела. Надо же нам какую-то крышу над головой иметь. Дом, может, и правда сломают. Дед вроде бы вменяемый, не вредный. Может, сторгуемся еще, чтобы поменьше каждый месяц платить. Может, согласиться часть денег заменить помощью по хозяйству. Будешь ему кефир из «Пятерочки» таскать...div>
Старик засопел.
- Там все заставлено очень, дверь не открывается. В следующий раз придете, покажу.
Провожал он их не столь радушно, как привечал – ежился и время от времени странно посматривал на Толика.
- Чудной дед, - подытожил по выходу из подъезда свои общие впечатления глава семьи. - И квартира конечно – да…
- Квартира обычная. 40 метров, подъезд вонюченький, капремонта от Хрущева не было. Лучше нам с тобой не потянуть, - охолонула супруга. – Я вот только не пойму… Странно как-то…
- Да ты что!
Ира на подкол не реагировала. Она рассеянно смотрела вдаль, где в смоге над пробкой Щелковского шоссе тухло заходящее солнце.
- Ты про грибы? – напомнил Анатолий. – Видала, как он напрягся! Бычара, красавец!
- Нет. Мне показалось странным, что у нигде нет ни одной фотографии. Пожилые любят окружать себя фотками. Не дети-внуки - так папы-мамы, друзья, сослуживцы, сокамерники. Он говорит, музыкант – а где инструмент тогда? Призы с фестивалей, всякие сувенирчики, безделушки, афиши концертные где? Я бывала в таких домах – старые артисты как сороки любят и хранят все такое-этакое, напоминающее об их славном прошлом…
- Ну-у, не знаю, - промычал ее благоверный. – Фоток нет – так может, он не сентиментальный. Афиш нет - не хочет себя афишировать. Может, и прошлое у него не такое славное, а бесславное вообще. Может он… для Сталина играл! Или для Берии...
- Для фанаберии, – поддразнила Ирина. – Если ему в 45-ом девять лет было, то в 53-ем сколько?
Но она улыбалась, видела, что муж дурачится чтоб ее растормашить. Смутное беспокойство ее не рассеялось и не исчезло. Оно было словно отложено в тайный ящичек души, и тихонько затаилось, до востребования. Деятельную Ирину теперь волновали более конкретные проблемы.
- Ладно, откуда взнос брать будем? – деловито осведомилась она у мужа, когда они уже подходили к овеянному выхлопами автвокзала метро "Щелковская".
- Так ты что, согласна? Ты ж не хотела! – изумился Толик.
- Хотела – не хотела. Надо же нам какую-то крышу над головой иметь. Дом, может, и правда сломают. Дед вроде бы вменяемый, не вредный. Может, сторгуемся еще, чтобы поменьше каждый месяц платить. Может, согласиться часть денег заменить помощью по хозяйству. Будешь ему кефир из «Пятерочки» таскать...div>
пятница, 18 марта 2011
- Ангелина Петровна, - поигрывая сдобными щечками, представилась риэлтерша. – Да, да! – заворковала она прежде всегда ожидаемого вопроса. – Нас часто с Ангелиной Михайловной сравнивают. Хи-хи! Нет, не родственница…
Не родственница опекала Свешниковых так, будто была им кумом, сватом и семейным адвокатом. Она показала им всю базу квартир со стариками: диапазон предложений простирался от роскошных, по Ириным понятиям, хором на Кутузовском до скромных хрущебных маломерок. «Лично от себя» она не рекомендовала иметь дела с капризной Глафирой Юрьевной, а протежировала покладистую Марью Андревну… Ангелина Петровна была мастером своего дела. Уже через полчаса молодое семейство было убеждено, что аки сказочный петух, набрело на золотой фрагмент в навозе.
«Но вы, конечно, будете осматривать квартиры и выбирать подопечного сами», - дала финальный залп агентша. «Смотря что вы хотите. Мы выступаем только как посредники. После того, как вы оговорите сумму первого взноса, размер ежемесячных выплат и прочее, мы вот, вместе с Димочкой, составим договор», - кивнула она в сторону цивильного вида юноши за соседним столом. «Дима наш юрист. Гарантирует юридическую чистоту сделки», - задушевно продолжила Ангелина. Ира с Толиком недоуменно осматрели Димочку, которому на вид было никак не больше 18 лет. В качестве ответной реакции юнец неохотно оторвался от монитора, по которому, судя по звукам, рубился в Лост Плэнет. И с заносчивостью непокрытого испанского гранда сообщил: «Я с красным дипломом МГЮ окончил!» «А, МГУ!» - не понял Толик. «Димочкины услуги оплачиваются отдельно», - не спешила развеять недоразумение Ангелина. «Но недорого, совсем недорого». Далее с беспримерным тактом, которому МГЮшному Диме, похоже, было еще учиться и учиться, риэлтерша приступила к прощупыванию запросов и финансовых возможностей Свешниковых. Результат ее откровенно разочаровал. Ребята хотели самую бюджетную «двушку».
- В вашем случае, - малость поскучнев, но тоже сладкоголосо пела Ангелина, - я бы рекомендовала вот этот вариант. Квартира небольшая, но двухкомнатная. И… - конспиративно понизила голос риэлтерша, - … с перспективой расселения к 2020 году.
И хозяин такой интересный, бывший артист. 74 года. А голова ясная – яснее, чем у вас! Хм-м... Имя у него тоже интересное – Микаэл Олесьевич Рощин-Боровик. Может, псевдоним
Из дальнейших бесед прояснилось, что старичок просит за свою хрущебку самый минимум. Первый взнос в размере 10% от стоимости жилья (сущие пустяки, всего то около полумиллиона рублей). И 10 тысяч рублей ежемесячного содержания.
По дороге домой счастливый Анатолий передвигался упруго-подпрыгивающей походкой молодого воробья. С трудом переставляя распухшие ноги, Ирина помышляла только о том, чтобы лечь. И еще о том, что надо поглядеть, кто таков мистер Рощин-Боровиков.
- Та-ак, ребятушки, заходите, заходите в мои апартаменты. Палаты, чай, не царские. Но ничего, ничего... Гостями будете! – со старомодной растяжкой слов, приветствовал своих будущих покупателей хозяин. – Микаэл Олесьич я. Вам, наверное, уж рррассказали? – урчал словно ласкучий кот дедоуз. – Да, да, такое вот мое имя. Из Западной Белоррруссии!
Пока Свешниковы воевали в полуторометровом коридоре со съемом уличной обуви и надеванием тапок, дед крутился рядом и все хихикал над своим редким именем. «Экий живчик» - неприязненно подумал о нем Толян, помогая беременной жене справиться с ботильонами. Но даже из такой неудобной позиции Ира разглядела, что на старикане красуются линялые, некогда очень приличные чехословацкие брюки, клетчатый жилет прикрывает серо-голубую рубашку, а дряблые складки шеи перетекают в мятую синюю бабочку.
Наконец из коридора, уставленного советским трехстворчатым шкафом и застланного дорожкой-половиком, гости прошествовали в гостиную, она же столовая, она же и кабинет. Все тут выглядело так, будто Свешниковы уселись в машину времени и переехали на 30 лет назад. Там бы знающие люди точно оценили и румынский рыжий полированный гарнитур, и растяжку с китайской пагодой на стене, и шикарные красные «шаляпинские» обои. Произошло знакомство. Дед нашел нужным сообщить, что фамилия Рощин-Боровик у него настоящая, так что в Московской филармонии, коей отданы лучшие годы, даже и псевдоним не надо было выдумывать. "Труба, труба – на трубе играл", - пояснил Микаэл Олесьевич свою филармоническую специализацию. Словоохотливая обыкновенно Ирина как воды в рот набрала. Ей чем-то очень не нравился сидящий напротив чистенький старец с большими залысинами меж остатками тонких волос, плоским мало морщинистым лицом, иссохшим туловищем и короткой левой ногой. «Голова очень большая, вот что. Непропорционально. В ушах мох какой-то растет. Хотя старики, наверное, вообще мало кому нравятся. Неизвестно, мы какие будем», - прозорливила Свешникова.
Поскольку обычно коммуникативная жена безмолвствовала, Толик решил сам поддержать беседу. «А вы, Микаэл Олесьевич, воевали?» - ляпнул он, не подумав, что собеседнику всего-то 74. Пока Ирина испепеляла мужа взглядом, дед развеселился.
- А вот представьте себе, воевал! - залихватски, каким-то помолодевшим тенорком вскрикнул он. - Семь то и годков всего и было, как схоронились мы в лесу. В лесу, да, в лесу, у болот… - затуманился дед, предавшись каким-то своим воспоминаниям, да так, что тиком задергало у него всю левую половину лица. «Партизанил», - с уважением подумал Анатолий. Мысли Ирины о деде-герое приняли несколько иную направленность. «Ветеран, так, наверное, пенсия хорошая. Мог бы с нас и поменьше десяти тыщ содрать…» - прикидывала меркантильная самка Ирина.
- Ну ладно, ребятушки, идемте хоромы смотреть , - призвал дед. - Вижу, вижу, ребята вы хорошие. А то ходют, ходют всякие ... То больно шустрые, то аферисты. Надысь армяне приходили, Катаняны по фамилии. Нравится, говорят, дедушка, нам у вас. Квартиру бы только побольше! Во жуки-то какие!...
Так, бормоча о насущном, старец Микаэл провел Свешниковых сначала почему-то в кухню (пять с половиной метров, советский пластиковый гарнитур в розовый цветочек), потом в ванную (совместный санузел, тело ванны 1,5 метра), а затем уж в смежную маленькую комнату.
- Сплю я тут, - лаконично прокомментировал дед. - А там, - указал он еще на одну дверцу в комнате, - там чулан. Перед вами которые были, не армяне, говорили, что там гардеробную можно устроить. Ну а мне оно ни к чему, я там банки храню...
"Протухли твои, дедушка, банки" - констатировала Ирина. Обостренным как у всех дам в ее положении чутьем она уловила в комнате запах плесени или гниения, чего-то лесного...
- Грибочки там храните, Микаэл Олесьевич? - повинуясь обонятельной ассоциации, поинтересовалась она, параллельно припоминая все, что знает о ботулизме.
- Нет!!! - неожиданно почти взвизгнул ветеран. - Хранить грибы это... Это... У меня на них страшная аллергия!
- А-а... - протянул Толик, заботливо придерживая жену, шарахнувшуюся было от стариковского крика как лошадь от фанфар. Дед, однако, уже опомнился. И сам был не рад уже, что взъерепенился.
- Ох, простите, простите вы меня старого, ребятушки, - принялся он снова за самый медовый речитатив. - Раз чуть не помер я от этих грибов то. Видеть их не могу, даже на картинке. А уж в банку закатаными и подавно...
- А я грибы собирать люблю. Ох, у нас и опят осенью на даче! Так пойдешь, бывало, с ножиком, с пня полведра и снимешь... - с присущей ему грацией бегемота выступил Анатолий. Дед слушал его, по-бойцовски выпятив вставную нижнюю челюсть. И, вероятно, поэтому имел вздорный и отнюдь не дружелюбный вид...
Не родственница опекала Свешниковых так, будто была им кумом, сватом и семейным адвокатом. Она показала им всю базу квартир со стариками: диапазон предложений простирался от роскошных, по Ириным понятиям, хором на Кутузовском до скромных хрущебных маломерок. «Лично от себя» она не рекомендовала иметь дела с капризной Глафирой Юрьевной, а протежировала покладистую Марью Андревну… Ангелина Петровна была мастером своего дела. Уже через полчаса молодое семейство было убеждено, что аки сказочный петух, набрело на золотой фрагмент в навозе.
«Но вы, конечно, будете осматривать квартиры и выбирать подопечного сами», - дала финальный залп агентша. «Смотря что вы хотите. Мы выступаем только как посредники. После того, как вы оговорите сумму первого взноса, размер ежемесячных выплат и прочее, мы вот, вместе с Димочкой, составим договор», - кивнула она в сторону цивильного вида юноши за соседним столом. «Дима наш юрист. Гарантирует юридическую чистоту сделки», - задушевно продолжила Ангелина. Ира с Толиком недоуменно осматрели Димочку, которому на вид было никак не больше 18 лет. В качестве ответной реакции юнец неохотно оторвался от монитора, по которому, судя по звукам, рубился в Лост Плэнет. И с заносчивостью непокрытого испанского гранда сообщил: «Я с красным дипломом МГЮ окончил!» «А, МГУ!» - не понял Толик. «Димочкины услуги оплачиваются отдельно», - не спешила развеять недоразумение Ангелина. «Но недорого, совсем недорого». Далее с беспримерным тактом, которому МГЮшному Диме, похоже, было еще учиться и учиться, риэлтерша приступила к прощупыванию запросов и финансовых возможностей Свешниковых. Результат ее откровенно разочаровал. Ребята хотели самую бюджетную «двушку».
- В вашем случае, - малость поскучнев, но тоже сладкоголосо пела Ангелина, - я бы рекомендовала вот этот вариант. Квартира небольшая, но двухкомнатная. И… - конспиративно понизила голос риэлтерша, - … с перспективой расселения к 2020 году.
И хозяин такой интересный, бывший артист. 74 года. А голова ясная – яснее, чем у вас! Хм-м... Имя у него тоже интересное – Микаэл Олесьевич Рощин-Боровик. Может, псевдоним
Из дальнейших бесед прояснилось, что старичок просит за свою хрущебку самый минимум. Первый взнос в размере 10% от стоимости жилья (сущие пустяки, всего то около полумиллиона рублей). И 10 тысяч рублей ежемесячного содержания.
По дороге домой счастливый Анатолий передвигался упруго-подпрыгивающей походкой молодого воробья. С трудом переставляя распухшие ноги, Ирина помышляла только о том, чтобы лечь. И еще о том, что надо поглядеть, кто таков мистер Рощин-Боровиков.
- Та-ак, ребятушки, заходите, заходите в мои апартаменты. Палаты, чай, не царские. Но ничего, ничего... Гостями будете! – со старомодной растяжкой слов, приветствовал своих будущих покупателей хозяин. – Микаэл Олесьич я. Вам, наверное, уж рррассказали? – урчал словно ласкучий кот дедоуз. – Да, да, такое вот мое имя. Из Западной Белоррруссии!
Пока Свешниковы воевали в полуторометровом коридоре со съемом уличной обуви и надеванием тапок, дед крутился рядом и все хихикал над своим редким именем. «Экий живчик» - неприязненно подумал о нем Толян, помогая беременной жене справиться с ботильонами. Но даже из такой неудобной позиции Ира разглядела, что на старикане красуются линялые, некогда очень приличные чехословацкие брюки, клетчатый жилет прикрывает серо-голубую рубашку, а дряблые складки шеи перетекают в мятую синюю бабочку.
Наконец из коридора, уставленного советским трехстворчатым шкафом и застланного дорожкой-половиком, гости прошествовали в гостиную, она же столовая, она же и кабинет. Все тут выглядело так, будто Свешниковы уселись в машину времени и переехали на 30 лет назад. Там бы знающие люди точно оценили и румынский рыжий полированный гарнитур, и растяжку с китайской пагодой на стене, и шикарные красные «шаляпинские» обои. Произошло знакомство. Дед нашел нужным сообщить, что фамилия Рощин-Боровик у него настоящая, так что в Московской филармонии, коей отданы лучшие годы, даже и псевдоним не надо было выдумывать. "Труба, труба – на трубе играл", - пояснил Микаэл Олесьевич свою филармоническую специализацию. Словоохотливая обыкновенно Ирина как воды в рот набрала. Ей чем-то очень не нравился сидящий напротив чистенький старец с большими залысинами меж остатками тонких волос, плоским мало морщинистым лицом, иссохшим туловищем и короткой левой ногой. «Голова очень большая, вот что. Непропорционально. В ушах мох какой-то растет. Хотя старики, наверное, вообще мало кому нравятся. Неизвестно, мы какие будем», - прозорливила Свешникова.
Поскольку обычно коммуникативная жена безмолвствовала, Толик решил сам поддержать беседу. «А вы, Микаэл Олесьевич, воевали?» - ляпнул он, не подумав, что собеседнику всего-то 74. Пока Ирина испепеляла мужа взглядом, дед развеселился.
- А вот представьте себе, воевал! - залихватски, каким-то помолодевшим тенорком вскрикнул он. - Семь то и годков всего и было, как схоронились мы в лесу. В лесу, да, в лесу, у болот… - затуманился дед, предавшись каким-то своим воспоминаниям, да так, что тиком задергало у него всю левую половину лица. «Партизанил», - с уважением подумал Анатолий. Мысли Ирины о деде-герое приняли несколько иную направленность. «Ветеран, так, наверное, пенсия хорошая. Мог бы с нас и поменьше десяти тыщ содрать…» - прикидывала меркантильная самка Ирина.
- Ну ладно, ребятушки, идемте хоромы смотреть , - призвал дед. - Вижу, вижу, ребята вы хорошие. А то ходют, ходют всякие ... То больно шустрые, то аферисты. Надысь армяне приходили, Катаняны по фамилии. Нравится, говорят, дедушка, нам у вас. Квартиру бы только побольше! Во жуки-то какие!...
Так, бормоча о насущном, старец Микаэл провел Свешниковых сначала почему-то в кухню (пять с половиной метров, советский пластиковый гарнитур в розовый цветочек), потом в ванную (совместный санузел, тело ванны 1,5 метра), а затем уж в смежную маленькую комнату.
- Сплю я тут, - лаконично прокомментировал дед. - А там, - указал он еще на одну дверцу в комнате, - там чулан. Перед вами которые были, не армяне, говорили, что там гардеробную можно устроить. Ну а мне оно ни к чему, я там банки храню...
"Протухли твои, дедушка, банки" - констатировала Ирина. Обостренным как у всех дам в ее положении чутьем она уловила в комнате запах плесени или гниения, чего-то лесного...
- Грибочки там храните, Микаэл Олесьевич? - повинуясь обонятельной ассоциации, поинтересовалась она, параллельно припоминая все, что знает о ботулизме.
- Нет!!! - неожиданно почти взвизгнул ветеран. - Хранить грибы это... Это... У меня на них страшная аллергия!
- А-а... - протянул Толик, заботливо придерживая жену, шарахнувшуюся было от стариковского крика как лошадь от фанфар. Дед, однако, уже опомнился. И сам был не рад уже, что взъерепенился.
- Ох, простите, простите вы меня старого, ребятушки, - принялся он снова за самый медовый речитатив. - Раз чуть не помер я от этих грибов то. Видеть их не могу, даже на картинке. А уж в банку закатаными и подавно...
- А я грибы собирать люблю. Ох, у нас и опят осенью на даче! Так пойдешь, бывало, с ножиком, с пня полведра и снимешь... - с присущей ему грацией бегемота выступил Анатолий. Дед слушал его, по-бойцовски выпятив вставную нижнюю челюсть. И, вероятно, поэтому имел вздорный и отнюдь не дружелюбный вид...
среда, 16 марта 2011
И это была чистая правда. Толин одноклассник Юрец, пожизненный обитатель малогабаритной «трешки», населенной также его с отцом и матерью, старшей сестрой, ее мужем и двумя их отпрысками, крутил баранку за 35 тысяч в месяц.
Об ипотечном кредите в нормальном банке при таких раскладах нечего и думать, о кредите в банке ненормальном Юрка старался не думать сам. Кушали в его семействе посменно, собачились между собой непрестанно. Хотя водитель городского автобуса – тяжелый случай, конечно. Но были на примете у Ирины и другие страдальцы по жилплощади. Вяльцев, например.
«Вяльцев из Надыма
Накидался дыма.
И пошел писАть
Нолики в тетрадь.»
Эту эпиграммку, не столь остроумную, сколько злую, сочинила о бывшем коллеге Ирины Сене Вяльцеве сметливая Надька Махрушина. Махруша, или Махра, первой заметила, что один из новеньких менеджеров по продажам (строительные системы) никогда не ходит обедать, курит одолженные сигареты, годами таскает одни и те же штаны. И даже, похоже, стрижется сам. А уж когда случайно обнаружился блокнотик, в котором Вяльцев с маниакальной точностью царапал карандашиком расходы на прожитие: «мыло туалетное – 40 рублей, носки новые – 45, транспортная карта 190», и т. п. (особенно всех вставило это «новые»), стало ясно – копит. И ведь накопил! Вяльцев из Надыма, экономя на обедах, кино, девушках и прочем мелком гедонизме, не говоря уже о крупном, накопил на «однушку» в Кожухово за 9 лет. Сейчас, говорят, язву лечит…
- Слушай! – вещал Толик. – Схема простая. Ты заключаешь договор ренты с одиноким стариком, проживающим в своей квартире. Делаешь первый взнос, а потом ежемесячно выплачиваешь содержание. Зато квартира твоя! Оформляют все официально, через нотариуса и регистрационную палату.
- Вместе с чужой старухой жить? С ума сошел! – ужаснулась Ирина.
- Не, пока старик или старушка живы, они в своей квартире и живут. Мы сможем туда переехать только… потом.
- Че-то мне не очень нравится, - поежилась Свешникова. – Сидеть и ждать, покуда человек в ящик сыграет. Деньки считать…
Толик напряженно молчал. Затем медленно, глядя ей прямо в глаза, проговорил:
- А тебе больше нравится сидеть и ждать, пока умрут мои родители?...
Судьбоносная беседа о ренте с видами на квартиру имела место два месяца назад. За это время Ирка вся раздулась от информации о подобных сделках. Но поскольку она ходила уже пятый месяц, все восприняли это как должное. На душе было муторно. Говорят же, что у беременных обостряется интуиция. В те ночи, когда все-таки удавалось побороть бессонницу, и прикорнуть часа на четыре, ей снились грибы. Не какие-то там поганки, слава богу, а подберезовики, подосиновики и другие приличные, в шляпах. Но они почему-то все были живые, неприятно шевелили ножками, злобно выглядывали из-под шляпок и наступали на них с Толиком целыми полчищами. Намеренья грибов были не до конца ясными. Чудилось ей, даже, что грибы хотели их съесть…
В общем, после продолжительных дебатов решено было, по Юркиным стопам, обратиться в агентство «Оффсайд-Реалти» на метро «1905 года». Очень подкупало и то обстоятельство, что контора сидела на втором этаже местного Пенсионного фонда. Иру и Толю встретили в «Оффсайде» с распростертыми объятиями. Агентша по работе с клиентами своей миловидностью и обаянием напоминала телеведущую Ангелину Вовк. Она с ходу предложила Свешниковым кофе или чаю, притащила для Ирины стул. На щеках у дамочки играли ямочки…
Об ипотечном кредите в нормальном банке при таких раскладах нечего и думать, о кредите в банке ненормальном Юрка старался не думать сам. Кушали в его семействе посменно, собачились между собой непрестанно. Хотя водитель городского автобуса – тяжелый случай, конечно. Но были на примете у Ирины и другие страдальцы по жилплощади. Вяльцев, например.
«Вяльцев из Надыма
Накидался дыма.
И пошел писАть
Нолики в тетрадь.»
Эту эпиграммку, не столь остроумную, сколько злую, сочинила о бывшем коллеге Ирины Сене Вяльцеве сметливая Надька Махрушина. Махруша, или Махра, первой заметила, что один из новеньких менеджеров по продажам (строительные системы) никогда не ходит обедать, курит одолженные сигареты, годами таскает одни и те же штаны. И даже, похоже, стрижется сам. А уж когда случайно обнаружился блокнотик, в котором Вяльцев с маниакальной точностью царапал карандашиком расходы на прожитие: «мыло туалетное – 40 рублей, носки новые – 45, транспортная карта 190», и т. п. (особенно всех вставило это «новые»), стало ясно – копит. И ведь накопил! Вяльцев из Надыма, экономя на обедах, кино, девушках и прочем мелком гедонизме, не говоря уже о крупном, накопил на «однушку» в Кожухово за 9 лет. Сейчас, говорят, язву лечит…
- Слушай! – вещал Толик. – Схема простая. Ты заключаешь договор ренты с одиноким стариком, проживающим в своей квартире. Делаешь первый взнос, а потом ежемесячно выплачиваешь содержание. Зато квартира твоя! Оформляют все официально, через нотариуса и регистрационную палату.
- Вместе с чужой старухой жить? С ума сошел! – ужаснулась Ирина.
- Не, пока старик или старушка живы, они в своей квартире и живут. Мы сможем туда переехать только… потом.
- Че-то мне не очень нравится, - поежилась Свешникова. – Сидеть и ждать, покуда человек в ящик сыграет. Деньки считать…
Толик напряженно молчал. Затем медленно, глядя ей прямо в глаза, проговорил:
- А тебе больше нравится сидеть и ждать, пока умрут мои родители?...
Судьбоносная беседа о ренте с видами на квартиру имела место два месяца назад. За это время Ирка вся раздулась от информации о подобных сделках. Но поскольку она ходила уже пятый месяц, все восприняли это как должное. На душе было муторно. Говорят же, что у беременных обостряется интуиция. В те ночи, когда все-таки удавалось побороть бессонницу, и прикорнуть часа на четыре, ей снились грибы. Не какие-то там поганки, слава богу, а подберезовики, подосиновики и другие приличные, в шляпах. Но они почему-то все были живые, неприятно шевелили ножками, злобно выглядывали из-под шляпок и наступали на них с Толиком целыми полчищами. Намеренья грибов были не до конца ясными. Чудилось ей, даже, что грибы хотели их съесть…
В общем, после продолжительных дебатов решено было, по Юркиным стопам, обратиться в агентство «Оффсайд-Реалти» на метро «1905 года». Очень подкупало и то обстоятельство, что контора сидела на втором этаже местного Пенсионного фонда. Иру и Толю встретили в «Оффсайде» с распростертыми объятиями. Агентша по работе с клиентами своей миловидностью и обаянием напоминала телеведущую Ангелину Вовк. Она с ходу предложила Свешниковым кофе или чаю, притащила для Ирины стул. На щеках у дамочки играли ямочки…
воскресенье, 13 марта 2011
- А-я-яй! А-ах-х-х… - периодически восклицал несчастный, материально ответственный Дмитрий Гаврилович, и носился по летному полю. Поле было безнадежно испорчено. Проскакавшая по нему туда-сюда несколько раз лестница понаделала таких дыр и трещин, что ремонту покрытие больше не поддавалось. Надо все, к чертям, перестилать. Ах ты! Вот и договаривайся после этого… Если б на нем не были надеты замшевые перчатки со швами наружу, Дмитрий Гаврилович, может, принялся бы ломать руки…
В то самое время, когда интендант предавался отчаянию, Фоню выгребали из «рожка». Прибывшие по вызову спасатели диву давались, поскольку на своем веку ничего подобного не видели. Мужчина вверху сложносочиненного столба, сердцевину которого, как им сказали, составляет стандартный ветроуказатель, был словно спеленут тугими слоями льда и спрессованного снега. Больше всего было похоже на буритто, только слои шли спиралеобразно. При дальнейших раскопках выяснилось, что в правой своей руке он сжимает все тот же ветроуказатель, стянутый для чего-то у основания веревкой. Из веревки торчала пара бельевых прищепок и остатки какой-то тряпки. Но это еще полбеды – сам конус подавал признаки жизни! Внутри что-то трепыхалось и подвывало. «Птица попала» - находчиво объяснился Фоня. «Как влетела, не поймем. Расплодились…» Впрочем, МЧСовцы были мужики на все привычные – кого только и откуда только не доставали. Распаковали Афанасия из ледяного плена, и уехали. Все прочие жаждали объяснений.
И здесь, признаться, очень вовремя, ну прям как черт из табакерки, на месте происшествия возник майор. Опытным глазом оглядел честную компанию – еле живого Фоню с его добычей, надутую Диану, помятых внуковцев и все еще скачущего интенданта… И оборотился к водителю автобуса. Уже через пару минут водитель, слегка потерянный и бледный, уселся на свое рабочее место в кабине. Запись поимки Босорки, сделанная на мобильник, была потеряна для ю-туба навсегда. Да и сам телефон перегружен, для отстрастки. Василий, усач и носитель лестницы были опрошены последовательно и стремительно, после чего каждый избегал смотреть на другого. Чертов майор откуда-то знал уже о том, что двое из них бросили лестницу с отчаянно болтающимся на ней Мальцевым. А третий, строго говоря, пригнал не тот автотрап. Затем настал черед Дмитрия Гавриловича, которому просто было объявлено о том, что с марта терминал закроют на реконструкцию. И даже о том, что из-за этого сокращено количество рейсов из «Внуково», что тоже уже согласовано в верхах. Гаврилыч отошел от Сидорыча изумленным чистотой и скоростью работы. Своих подчиненных Иванов принял последними.
- Давай сюда! – отобрал он у Фони «колпак» с плененным в нем Босоркой.
- Куда вы его? – только и спросил Мальцев. – Как я хотел, отошлете по почте?
- Да ну, почту вмешивать, - поморщился майор. – Есть у меня идейка получше, насчет здешнего консульского пункта...
- Так! – по военному четко обратился он после к Диане. – В ходе оперативного задержания ваши, Диана, юбки были полностью утрачены. Составьте рапорт, потеря будет возмещена. В пределах разумного, конечно…
В скобках заметим, что «предел разумного» по факту оказался в пять раз меньше совокупной стоимости утраченного барахла. Вот почему Скалкина еще неделю с Мальцевым не разговаривала.
В то самое время, когда интендант предавался отчаянию, Фоню выгребали из «рожка». Прибывшие по вызову спасатели диву давались, поскольку на своем веку ничего подобного не видели. Мужчина вверху сложносочиненного столба, сердцевину которого, как им сказали, составляет стандартный ветроуказатель, был словно спеленут тугими слоями льда и спрессованного снега. Больше всего было похоже на буритто, только слои шли спиралеобразно. При дальнейших раскопках выяснилось, что в правой своей руке он сжимает все тот же ветроуказатель, стянутый для чего-то у основания веревкой. Из веревки торчала пара бельевых прищепок и остатки какой-то тряпки. Но это еще полбеды – сам конус подавал признаки жизни! Внутри что-то трепыхалось и подвывало. «Птица попала» - находчиво объяснился Фоня. «Как влетела, не поймем. Расплодились…» Впрочем, МЧСовцы были мужики на все привычные – кого только и откуда только не доставали. Распаковали Афанасия из ледяного плена, и уехали. Все прочие жаждали объяснений.
И здесь, признаться, очень вовремя, ну прям как черт из табакерки, на месте происшествия возник майор. Опытным глазом оглядел честную компанию – еле живого Фоню с его добычей, надутую Диану, помятых внуковцев и все еще скачущего интенданта… И оборотился к водителю автобуса. Уже через пару минут водитель, слегка потерянный и бледный, уселся на свое рабочее место в кабине. Запись поимки Босорки, сделанная на мобильник, была потеряна для ю-туба навсегда. Да и сам телефон перегружен, для отстрастки. Василий, усач и носитель лестницы были опрошены последовательно и стремительно, после чего каждый избегал смотреть на другого. Чертов майор откуда-то знал уже о том, что двое из них бросили лестницу с отчаянно болтающимся на ней Мальцевым. А третий, строго говоря, пригнал не тот автотрап. Затем настал черед Дмитрия Гавриловича, которому просто было объявлено о том, что с марта терминал закроют на реконструкцию. И даже о том, что из-за этого сокращено количество рейсов из «Внуково», что тоже уже согласовано в верхах. Гаврилыч отошел от Сидорыча изумленным чистотой и скоростью работы. Своих подчиненных Иванов принял последними.
- Давай сюда! – отобрал он у Фони «колпак» с плененным в нем Босоркой.
- Куда вы его? – только и спросил Мальцев. – Как я хотел, отошлете по почте?
- Да ну, почту вмешивать, - поморщился майор. – Есть у меня идейка получше, насчет здешнего консульского пункта...
- Так! – по военному четко обратился он после к Диане. – В ходе оперативного задержания ваши, Диана, юбки были полностью утрачены. Составьте рапорт, потеря будет возмещена. В пределах разумного, конечно…
В скобках заметим, что «предел разумного» по факту оказался в пять раз меньше совокупной стоимости утраченного барахла. Вот почему Скалкина еще неделю с Мальцевым не разговаривала.
Ирина не спала. Вроде, и почитала на ночь, и чаю теплого выпила, и кота огладила. Сна не было ни в одном глазу.
Эта проклятая разновидность бессоницы - бессоница от беспокойства, - привязалась к ней давно, еще в институте. Третья сессия отчего-то оказалась непосильным испытанием для ее психики. И Ирка с тех пор перестала спать накануне важных событий. Не спала перед экзаменами. Перед собеседованиями. Даже перед авантажными, обещающими запретные удовольствия свиданками. Накануне свадьбы с Толиком не спала толком трое суток, поэтому на всех свадебных фотках невеста выглядит так, будто окосела задолго до загса... Но что поделаешь - такой недостаток. Где-то она читала, что Корней Чуковский, тот вообще мучался бессоницей с 18 лет.
Ира тихо, чтоб не разбудить супруга, выползла из кровати, въехала в тапки и побрела на кухню. Вид уютных, таких обыденных и домашних кастрюлек-поварешек ее всегда успокаивал. Пока грелся чайник, Ирка вдарилась в воспоминания. Первый их с Толиком год, вопреки стереотипам о притирке характеров, был самым счастливым. Она им гордилась, он в ней души не чаял. Спустя год молодые супруги выяснили, что им негде жить. Надежды на пожилую Толикову тетку не оправдались. Своевольная старушенция, напиминавшая остротой характера то ли островских, то ли даже хармсовских старух, умерла скоропостижно, но все-таки успела в очередной раз переделать завещание. И, увы, не в их пользу. У Толиковых родителей "двушка" на Красносельской. Но, во-первых, они с Толей всегда хотели жить отдельно. А во-вторых, свекр со свекровью тоже как-то сразу дали понять, что мечтают теперь пожить "для себя". Новая тенденция для москвичей, насмотревшихся "тамошних" фильмов. Родители самой Ирки живут в Курске, поэтому в расчет не принимаются. Оставалось снимать, что молодое семейство Свешниковых и проделывало три года сряду . Но мысль о грядущем потомстве заставила их по-иному поглядеть на перспективу и впредь отдавать за жилье четверть семейного бюджета. Ипотека под 12 процентов годовых казалась делом нереальным, опасным и в чем-то даже издевательским, ведь квартиры в рассрочку длинною в жизнь и с большой переплатой предлагались в Марьине, Кожухове, а теперь еще и в Люберцах - словом, везде, где имеются столь привлекательные для жизни окультуренные поля фильтрации.
Эта проклятая разновидность бессоницы - бессоница от беспокойства, - привязалась к ней давно, еще в институте. Третья сессия отчего-то оказалась непосильным испытанием для ее психики. И Ирка с тех пор перестала спать накануне важных событий. Не спала перед экзаменами. Перед собеседованиями. Даже перед авантажными, обещающими запретные удовольствия свиданками. Накануне свадьбы с Толиком не спала толком трое суток, поэтому на всех свадебных фотках невеста выглядит так, будто окосела задолго до загса... Но что поделаешь - такой недостаток. Где-то она читала, что Корней Чуковский, тот вообще мучался бессоницей с 18 лет.
Ира тихо, чтоб не разбудить супруга, выползла из кровати, въехала в тапки и побрела на кухню. Вид уютных, таких обыденных и домашних кастрюлек-поварешек ее всегда успокаивал. Пока грелся чайник, Ирка вдарилась в воспоминания. Первый их с Толиком год, вопреки стереотипам о притирке характеров, был самым счастливым. Она им гордилась, он в ней души не чаял. Спустя год молодые супруги выяснили, что им негде жить. Надежды на пожилую Толикову тетку не оправдались. Своевольная старушенция, напиминавшая остротой характера то ли островских, то ли даже хармсовских старух, умерла скоропостижно, но все-таки успела в очередной раз переделать завещание. И, увы, не в их пользу. У Толиковых родителей "двушка" на Красносельской. Но, во-первых, они с Толей всегда хотели жить отдельно. А во-вторых, свекр со свекровью тоже как-то сразу дали понять, что мечтают теперь пожить "для себя". Новая тенденция для москвичей, насмотревшихся "тамошних" фильмов. Родители самой Ирки живут в Курске, поэтому в расчет не принимаются. Оставалось снимать, что молодое семейство Свешниковых и проделывало три года сряду . Но мысль о грядущем потомстве заставила их по-иному поглядеть на перспективу и впредь отдавать за жилье четверть семейного бюджета. Ипотека под 12 процентов годовых казалась делом нереальным, опасным и в чем-то даже издевательским, ведь квартиры в рассрочку длинною в жизнь и с большой переплатой предлагались в Марьине, Кожухове, а теперь еще и в Люберцах - словом, везде, где имеются столь привлекательные для жизни окультуренные поля фильтрации.
- Есть! - как оглашенный кричал Толик, и размахивал газетой объявлений. - Есть вариант!
Ира сначала не поняла, решила, что его родители все же пошли на размен. Но на что они там разменяются, на "однушку" и комнату...
- Вот, вот, смотри! - пританцовывал от нетерпения муж, и тыкал пальцем в объявление в траурном обводе. Там говорилось, что компания "В законе" берет на себя все посреднические и юридические услуги по оформлению договоров ренты с лицами, содержащимися в ее же информационной базе. Низкие цены, стабильность и гарантии! - зазывал черный квадратик.
- Юрка так сделал! Ну, помнишь, Юрка, на свадьбу нам еще сломанную пароварку подарил? Говорит, такая чудесная бабушка, божий одуванчик. И ей уже 84 года! - ликующе прибавил Анатолий самый сильный аргумент. Ира наморщила лоб. Да, этот Юрка не так давно приходил, что-то болтал про новую квартиру...
- А разве он не купил? - уточнила Ирина.
Муж уставился на нее преувеличенно выкаченными глазами.
- Ты что, совсем тю-тю? - поинтересовался, да еще и у виска покрутил. - Как москвич может купить квартиру, не продав квартиру? А Юрке, ты же знаешь, еще хуже нашего, продавать совсем нечего...
четверг, 10 марта 2011
Весь снег, что еще держался за летное поле в районе описываемых событий, взвился вверх и принялся ввинчиваться штопором в многострадальный ветроуказатель. Вследствие чего Диане ничего не было видно, и не слышно тоже ничего, кроме свиста и каких-то завываний не отчетливо метеорологического характера. Проглоченный Босоркой, Фоня скрылся в адской свистопляске. Последнее, что смогла разглядеть Скалкина, был некий длинный серый силуэт, мелькнувший на фоне раздираемого изнутри красно-белого колпака. Этот почти пригрезившейся ей некто, - или нечто?, - распластался над всей ветроснежной круговертью, а потом описАл вокруг «колбасы» петлю, - как раз в тот момент, когда действительность почти утонула в белом мареве...
И тут все кончилось. Снег тихонько осел, согласуясь с требованиями гравитации. По той же причине повалился на бок автотрап. Железная лестница, изодранная и покореженная, валялась поодаль. Еще дальше, за ангаром, обнаружились живехенькими, хоть и помятыми, лестничный мужик, Василий и усатый. И только отважного Афанасия нигде не было видно. Диана хорошенько проморгалась, и поняла, что с ней произошло то же, что и с Пушкинской царицей. Ну, с той, у которой «инда очи разболелись глядючи» на слишком большие и слишком белые пространства. Ибо на коварном снежном фоне она тоже не сразу заметила белое же новообразование, которое скорее всего можно рассматривать как факел… Нет, все-таки как рожок с мороженым. Такое, знаете, бывает мягкое мороженое, которое прямо из автомата пузырится в стаканчики. По образу и подобию сему был устроен и этот многометровый в высоту объект, наверху у которого даже имелась характерная спиральная загогулина. «Рожок» торчал вертикально на честном слове, потому что по всем физическим законам уже давно должен был рухнуть. Диана и водитель автобуса смотрели на белый внуковский столп в недоумении, трое подельников Мальцева матерились, потирая ушибленные места. Идиллию нарушила рука, высунувшаяся из «мороженого» на самой верхотуре. Рука проковыряла путь остальному, и вскоре на свет показалось плечо и непокорная глава, принадлежащая, разумеется, Фоне.
- Помогите мне выбраться, у меня ноги сковало. И одной рукой неудобно! - обратился Афанасий к людям.
- А че одной рукой-то? Ты давай, давай, двумя греби, - присоветовал Василий, которому смерть как не хотелось сейчас переться обратно до аэропорта, да еще и объяснять, что тут, к егерям, творилось.
- Не могу, - донес до земли ветерок голос Мальцева. - Я одной рукой держу... Дальше было неразборчиво.
- Держит он. Тоже...
Но что "тоже" общественность так и не узнала, поскольку незадачливый Василий ничего к этому больше не добавил, а кряхтя повлекся за помощью. Прочие действующие лица остались ждать его в "шаттле", который единственный, удивительным образом, от смерча не пострадал...
И тут все кончилось. Снег тихонько осел, согласуясь с требованиями гравитации. По той же причине повалился на бок автотрап. Железная лестница, изодранная и покореженная, валялась поодаль. Еще дальше, за ангаром, обнаружились живехенькими, хоть и помятыми, лестничный мужик, Василий и усатый. И только отважного Афанасия нигде не было видно. Диана хорошенько проморгалась, и поняла, что с ней произошло то же, что и с Пушкинской царицей. Ну, с той, у которой «инда очи разболелись глядючи» на слишком большие и слишком белые пространства. Ибо на коварном снежном фоне она тоже не сразу заметила белое же новообразование, которое скорее всего можно рассматривать как факел… Нет, все-таки как рожок с мороженым. Такое, знаете, бывает мягкое мороженое, которое прямо из автомата пузырится в стаканчики. По образу и подобию сему был устроен и этот многометровый в высоту объект, наверху у которого даже имелась характерная спиральная загогулина. «Рожок» торчал вертикально на честном слове, потому что по всем физическим законам уже давно должен был рухнуть. Диана и водитель автобуса смотрели на белый внуковский столп в недоумении, трое подельников Мальцева матерились, потирая ушибленные места. Идиллию нарушила рука, высунувшаяся из «мороженого» на самой верхотуре. Рука проковыряла путь остальному, и вскоре на свет показалось плечо и непокорная глава, принадлежащая, разумеется, Фоне.
- Помогите мне выбраться, у меня ноги сковало. И одной рукой неудобно! - обратился Афанасий к людям.
- А че одной рукой-то? Ты давай, давай, двумя греби, - присоветовал Василий, которому смерть как не хотелось сейчас переться обратно до аэропорта, да еще и объяснять, что тут, к егерям, творилось.
- Не могу, - донес до земли ветерок голос Мальцева. - Я одной рукой держу... Дальше было неразборчиво.
- Держит он. Тоже...
Но что "тоже" общественность так и не узнала, поскольку незадачливый Василий ничего к этому больше не добавил, а кряхтя повлекся за помощью. Прочие действующие лица остались ждать его в "шаттле", который единственный, удивительным образом, от смерча не пострадал...
суббота, 05 марта 2011
Ну а что до Босорки, тут все было гораздо техничнее. Ведь Босорка никогда не был человеком, и все человеческое ему чуждо. Босорка, или же Босоркун - это ветер, вихревик встречный. На родине в Южной Словении, или в Боснии - кто же Балканские вопросы теперь разберет, после миротворческой то интервенции - его силы едва хватало на то, чтобы взметнуть тучу пыли и пару юбок впридачу. Ну, может, еще на то, чтоб запорошить глаза. Но попав в Москву с грузом дипломатической почты из морально опустошенного Белграда, ветер окреп несказанно. И сильно одичал от неимманентных ему морозов. Теперь любимым занятием Босорки стало срывание с крепежа рекламных конструкций, нагон туч в погожий день, наведение теней на Кремлевскую стену и усиление до 16-18 метров в секунду.
А кто скажет, что Босорка создает слишком мало проблем, и масштаб его деятельности слишком мелок для того, чтобы им занималась боевая ячейка "Управления Ч"... Ну, в того, значит, пусть полетит камень, брошенный силой летнего московского урагана.
Заметьте, год мы не уточняем - ураганы в Первопрестольной случаются с пугающим постоянством.
Хотя и раньше, без таких катаклизмов, погода всегда была московской темой. Во всяком порядочном местном семействе под сенью раскидистых самоваров, или же чайников, меркнут шумы и замолкают звуки, когда «рассказывают погоду». Афанасий Мальцев утверждает, что этой-то особенностью москвичей - трепетным пиететом к метеопрогнозам, - воспользовалась древняя каста волхвов-Облакопрогонников. Что, похоже, в конечном счете, москвичей и сгубило. Облакопрогонники пробились к Юрию Михайловичу Лужкову, и прелестью своей, прелукаво, втюхали ему адскую конструкцию для разведения туч.
Падкий на диковину мэр поддался на их посулы. Ан не надо было - даже в самых отсталых деревнях в XIX веке Облакопрогонникам уже давно никто не верил. И с этой неудачи, сопряженной с волхвами, вооруженными люстрой Чижевского, и начался закат Кепки над Москвой. Потому что на погоду эти жрецы, как и любые другие, влиять не могли. А вот на людей с их слабостями и страстями пожалуйста, и очно, и заглазно...
Заметьте, год мы не уточняем - ураганы в Первопрестольной случаются с пугающим постоянством.
Хотя и раньше, без таких катаклизмов, погода всегда была московской темой. Во всяком порядочном местном семействе под сенью раскидистых самоваров, или же чайников, меркнут шумы и замолкают звуки, когда «рассказывают погоду». Афанасий Мальцев утверждает, что этой-то особенностью москвичей - трепетным пиететом к метеопрогнозам, - воспользовалась древняя каста волхвов-Облакопрогонников. Что, похоже, в конечном счете, москвичей и сгубило. Облакопрогонники пробились к Юрию Михайловичу Лужкову, и прелестью своей, прелукаво, втюхали ему адскую конструкцию для разведения туч.
Падкий на диковину мэр поддался на их посулы. Ан не надо было - даже в самых отсталых деревнях в XIX веке Облакопрогонникам уже давно никто не верил. И с этой неудачи, сопряженной с волхвами, вооруженными люстрой Чижевского, и начался закат Кепки над Москвой. Потому что на погоду эти жрецы, как и любые другие, влиять не могли. А вот на людей с их слабостями и страстями пожалуйста, и очно, и заглазно...
Но вернемся, однако, к Босорке. Тот же Мальцев потом утверждал, что прыткий ветренник обнаглел настолько, что душными летними ночами начал принимать телесный облик, подсмотренный им на рекламных плакатах. Особенно, знаете ли, в ЮАО и ЮЗАО находились очевидцы, божившиеся в том, что видели, будто Босорка, принявший мужественный вид юноши из рекламы духов али айподов, подбивал клинья к московским барышням. Фоня даже утверждал, что это совершенно новый вид морквы - нежить-симулякр. Но Диана ему не верила. Потом что не по книжкам, а по самой жизни знала, что если в природе где-то и водятся мужчины, похожие на юношей с плакатов, то им, скорее всего, барышни по барабану. А прочие, не утратившие основной интерес, мало вяжутся с наружной рекламой.
Но как бы там ни было, эту-то тягу к прекрасному – полу!, Мальцев задумал использовать для поимки Босорки. Он оговорил с майором, что разлагать на атомы ветер не будет, - все-таки стихийное явление, что с него взять? А только заманит в ловушку, повяжет и отправит бандеролью на родину. Ловить решили на юбку. Пока зима, и женщины ходят в верхней одежде, Босоркуну, по идее, особенно неймется потрепать юбку-другую. Сразу 12 юбок Фоня позаимствовал у Дианы. Но просто так юбки она ему не доверила – мало ли что, вдруг испачкает или порвет, со своими экспериментами. Вот почему в последних числах февраля Фоня и Диана, сидя рядком в поезде-экспрессе, держали путь до аэропорта «Внуково». Именно во Внуково они ехали потому, что Сидорычу удалось с внуковцами договориться. На поезде - для того, чтоб в пробках не париться. А молчали всю дорогу по той причине, что поссорились накануне из-за одного тонкого места в монографии Н. И. Толстого «Глаза и зрение покойников».
Как и многие обыкновенные люди, Диана впервые прогуливалась по асфальту летного поля. И понимала, что всегда только об этом и мечтала. Вечно ведь пассажиры из здания аэропорта переправляются в чрево самолета через прозрачные кишки-гармошки. Или, в крайнем случае, их подвозят к трапу на автобусе. А вот так, чтоб запросто взять и пройтись по летному покрытию, где разгоняются и ездят самолеты – такое возможно только в кино. В том, где еще подают кабриолеты прямо к трапу, и тут же дарят цветы, и тут вступает оркестр… Ладно, остынь, Диана! Вживую девушка видела машину у трапа только однажды, когда летела из командировки в Гамбург. Темный автомобиль с нечитаемыми номерами забрал пассажира из бизнес-класса, пока прочие, из экономического, мирно паслись у выхода и наблюдали шоу в иллюминаторы. Общее мнение тогда свелось к тому, что нет, не романтическое свидание это было…
«Ну а здесь у нас новый терминал Бэ», - разливался местный Вергилий, которого в администрации порта навязали им в провожатые. Вергилий по имени Василий с самого начала понес такую нудятину о пассажиропотоках, стояночных комплексах, стыковочных рейсах и прочем в таком духе, что Скалкина сразу решила – ей это слушать необязательно. Тем более, что Мальцев прилежно внимал, - наверное, из вежливости. А потом еще долго расспрашивал Василия об особенностях местного миграционного контроля. «А новый терминал когда построили?» - решила внести свою лепту в разговор Диана. «Ну… э… в 2004 году» - не столь охотно отвечал провожатый. После чего довольно скоро объявил, что они пришли. Скалкина облегченно вздохнула – радости путешествий по латаному-перелатаному аэродрому, во льду и снегу, она явно переоценила. Целью путешествия оказались здоровые полосатые колпаки, надетые на мачты. Колпаки, надуваемые ветром. Полосатые и трепещущие, три попарно, один на отшибе.
К нему и направил свои стопы Мальцев
. К нему и направил свои стопы Мальцев
- М-да, - потер Мальцев кончик носа. - А я и не знал, что они такие здоровые.
- Разлет 2,5 метра, мачта 10. У нас аэродром! - возвестил Василий.
- Зачем нам эти палки с колпаками, кто-нибудь объяснит? – занервничала Диана. – Петр Сидорович мне вчера по телефону только и сказал, что кое-кого надо будет упрятать в колдуна и закатать в колбасу!
Василий хмыкнул и покрутил головой. Фоня вежливо попросил у него прощения, и отвел Диану на безопасное расстояние.
- Не кого-то, а Босорку. Это ветер такой зловредный. По моему замыслу, мы юбками заманим его внутрь этой штуки, ветроуказатель называется. Или «колдун», или «колбаса» - ты же знаешь, как майор сленги обожает. Вот только я не ожидал, что они такия здоровые… - рассеянно произнес Мальцев, и потер подбородок.
- Ты… будешь… навешивать… на эти… палки… мои юбки?! – заорала Диана. – Чтобы поймать ветер?!! Вы что, совсем с майором сбрендили?..
- Тише, тише! – увещевал ее Фоня. – Вот поэтому я тебе заранее ничего и не сказал. Все равно бы не поверила. Вот только… Афанасий замолк. Он смотрел и на Диану, и сквозь нее, и явно замышлял еще какую-нибудь пакость. Потом он извлек мобильник, и довольно долго по нему совещался вначале с Ивановым, потом с каким-то Дмитрием Гаврилычем. Ветер на летном поле крепчал. Диана теперь и сама искала общества Василия, особенно с наветренной стороны. Наконец Афанасий вынырнул из долгих переговоров, и сказал: «Сейчас нам пригонят трап. Ну, не сейчас, а минут через сорок. И, главное, тебе, Диана, предстоит одно важное дело». Заиндевевшая Скалкина не отреагировала, она рвалась обратно в тепло.
"Одним важным делом" зарвавшейся мерзавец – так, разумеется, Диана обозвала Мальцева, и мало еще, - оказалось следующее. Каждую из двенадцати юбок Диана должна надеть, в ней туда-сюда походить, а потом быстро снять и завязать в отдельный пакет, «чтоб сохранился запах». Нет, каково? Этот мерзавец даже пакеты прихватил – все продумал заранее. И еще сокрушается, что нельзя, при такой технолигии, сохранить в юбке живое тепло – это-де было бы идеальным…
Когда насиженные Дианой юбки были готовы, процессия выдвинулась к ветроуказателям в следующем составе. Фоня с рюкзаком и юбками-приманками в автобусе-шаттле, вместе с незаменимым Василием. Диана, впрочем, тоже в автобусе, только у другой двери. Еще какой-то мужик плюс складная железная лестница. Ну, и водитель. До ветроуказателей добрались споро, в пять минут. Там их уже поджидал автотрап, к которому, покуривая, прислонился пожилой усач. «А разве можно курить на аэродроме?» - промелькнуло у Скалкиной. Вслед за этим в окне промелькнул Фоня, который, жестикулируя и задирая руки, о чем-то с водителем переговаривался. «Так я и думал!» - заявил Мальцев по возвращение в автобус. «Длина стрелы восемь двести. Придется вставать на лестницу».
Дальнейшие события, представшие глазам Дианы, с трудом поддаются описанию. Поэтому мы и опустим подробное описание того, как Фоня вместе с мужиком водружали раздвинутую лестницу на верх трапа; как Фоню вместе со всей конструкцией подымали, как он пытался при помощи веревки приладить лестницу к флагштоку, а мужик и Василий держали лестницу снизу… Как ржал седоусый «автотраппер», а водила автобуса тайком снимал все это на мобильник… Убедившись, что правдами и неправдами ему удается дотянуться до раструба полосатого конуса, Фоня слез. Вернулся в автобус, и молча выгрузил юбки из рюкзака. Затем молниеносно вспорол пакеты, один за другим, сложил юбки пояс к поясу и скрепил всю пачку прищепками, после чего тут же завязал их обратно в пакет. Обратный путь по лестницам Афанасий проделал, держа в зубах юбки. На этом месте водитель отвлекся от своих съемок для ю-туба, и оживленно спросил: «А почему он не взял трап побольше?»
Ну а потом уже все замолчали, сраженные зрелищем одинокого смельчака, готового добраться до цели любой ценой . Как герой стародавнего фильма про высотников, карабкавшейся с красным флагом на отвесную, что ли, трубу, так и отважный Мальцев все лез и лез с юбками на ветроуказатель. Когда он подлезал уже к верхушке железной лестнице, даже февральский ветер притих, будто тоже за ним наблюдая. Одной рукой Мальцев выхватил из кармана веревку и просунул ее в основание реек, которыми колпак крепится к палке. Затем, словно нитку в иголку вдевая, просунул веревку сквозь прищепки, и затянул конец тройным узлом. После чего крикнул что-то мужикам, держащим лестницу. Что именно, в автобусе не разобрали. Потому что как раз в этот момент на поле засвистело, завертело, загикало. Это стосковавшейся за зиму Босорка мчал прикоснуться к хлопку и льну, прильнуть к велюру, повилять в шелке… Да что там, его бы сейчас и простая вискоза устроила. Шальной ветер влетел в конус в полном соответствии с планом Мальцева. Вне плана было то, что оба мужика внизу бросили держать лестницу, которая тут же свалилась и отлетела. Их, а также усатого водилы, нигде не было видно. А вот Фоню, отчаянно уцепившегося за обод «колбасы», она же «колдун», напротив, видно было хорошо. Мальцева полоскало по ветру почище линялой тряпки, и было ясно, что долго он не продержится…
среда, 02 марта 2011
Операцию по обезвреживанию Жердяя назначили на 14 февраля, когда, по замыслу Мальцева, одинокий призрак может быть буен. «Ловить будем на Пушке», - определился Фоня. Диана цинично хмыкнула – когда это было? Когда-то Пушкинская площадь действительно была главным плацдармом для свиданок Москвы. А теперь… Но и перечить тоже не стала, решила посмотреть, что будет.
И вот, в заветный день, кинотеатр «Пушкинский» сети «Каро-фильм» внезапно закрылся на реконструкцию. Погасла гавайская пальма по правому борту здания, погасла и вся реклама на этой стороне площади. Потухли даже фонари в сквере перед печальным Пушкиным. Зато по периметру сквера выстроились строительные вагончики и другие какие-то времянки, поэтично зовущиеся бытовками - создавать видимость работ. Общественные активисты с утра рвались в сквер, чтобы выяснить – уж не заявленную ли на лето реконструкцию площади затеяли исподтишка? Но активистам сказали, что это все так нужно, что вечером на площади состоится лазерное шоу, и чтоб не лезли, а то хуже будет. И активисты затихли с биноклями на соседних чердаках.
- А почему все-таки тут? Почему вы так уверены, что он придет? - уже на месте допытывалась у Мальцева Диана, теребя в руках листочек с текстом, который ей предстояло прочесть.
- Да не уверен я... - признался Афанасий, и потер кончик носа, что он всегда проделывал в минуты душевного смятения. - Но есть какое-то чувство. Провалы на Трубной и на Рождественке. Мятежный дух - и Страстная площадь, Страстной бульвар, Страстной монастырь...
- Ну и что? - сказала Скалкина. - Монастыря-то давно нет.
- Свято место пусто не бывает, - сообщил Мальцев. - В том смысле, что от всего остается след.
Диана прищурилась - вот сейчас Мальцев выдаст что-нибудь несообразное.
- И тут лестница большая, - добавил непостижимый Фоня. - Как с земли то с таким дылдой разговаривать?
И незадолго до полуночи в непривычно темном углу Пушкинской площади засеребрилось. Фосфорный отсвет заполз с бульвара и накрыл плоскую крышу кинотеатра. Голубой свет усиливался, и Фоня, проворно отбежавший к самому памятнику, увидал Жердяя. Призрак был в гневе – бородища воинственно дыбилась, космы топорщились. Жердяй пошатался в воздухе, поразмышлял, и прошел сквозь здание "Пушкинского". Потом он негромко взвыл, воздел призрачный кулак и хотел было им огреть изваяние Александра Сергеевича. Но что-то мешало ему, что-то невидимое смиряло гневливый морок. Жердяй в бессилии погрозил кулаком рекламе в начале Тверского бульвара. Ни Дианы, сжавшейся у парапета лестницы, ни крошечного, на его то фоне, Фони за бытовкой, он не заметил. Мальцев предпринял обратный маневр. Он перебежал к лестнице, вмиг брызнул к ее вершине. И оттуда повел разговор.
«Гой!» - фамильярно обратился он к призраку. «Встань передо мной как лист перед травой!» К несказанному изумлению Скалкиной, морок развернулся. «Дело пытаешь аль от дела лытаешь?» - продолжал Афанасий тоном прокурора в Басманном суде. Жердяй в ответ колебался в морозном воздухе. «Как тебя звать-величать?» - продолжил Фоня шпарить как по-сказочному. «Незнамов… Никодим Нектоевич» - прошелестел морок, чьи запавшие глазницы сверкнули зеленым. «Аноним, значит. Ладно... Ой ли, жить-поживать, много горя наживать!» - заорал Фоня с интонациями новгородской плакальщицы. И Жердяй повелся. Сначала нервно замерцал, потом стал меньше ростом. Затем рванул на груди и без того разодранную рубаху. И запел:
Я широкий двор коврами
Велю устилати;
Белы камены палаты
Велю убирати;
Я тесовые кровати
Велю становити;
Я пуховые перины
Велю расстилати,
А высокие взголовья
Велю раскладати;
Соболины одеялы
Велю застилати —
Все тебя, моя надежа,
Буду дожидати!...
Все это старикан выводил таким разбитым тенором, с такими подвываниями, что трещали и сыпались верхушки деревьев. Фоня внимательно слушал. «Я так и думал» - пробормотал он. «Ой, что ж стряслося, молодец, что сдеялось?» - отнесся он снова к Жердяю. Тому и подначки были уже не нужны – дух рвался поведать свою историю.
Ох, у воротнего столба
Нету счастья никогда:
Когда - ветер, когда - дождь,
Когда - милку долго ждёшь!
Жердяй пел, его голос креп и становился все приятнее на слух, да и облик менялся, несомненно, к лучшему. На месте рубахи у него образовался кафтан под богатой епанчой и нарядные порты, вдетые в справные сапоги. Шапка с меховым околышем изобличала как минимум богатого гостя, а может, и князя. Высокий, статный, – ух! - отметила Скалкина.
Очеловечившийся на глазах призрак не унимался, а, наоборот, продолжал...
Кабы ты, моя хорошая,
Была не по душе,
Не ходил бы ночи темные,
Не спал бы в шалаше.
С последней строфой частушки в облике князя наметился беспорядок – борода бесформенно отросла, шапка повылезла, сапоги стоптались…
Пойду выйду в чисто поле,
Погляжу, какая даль.
Ветры буйные сказали:
- Не придет, не ожидай.
Вместо ладного середовича, каким Жердяй приступил к первой запевке, Мальцеву и Скалкиной предстал оборвыш на пороге старости...
До чего ты довела -
Стал я тоньше ковыля!
Что ты шутишь, что ты шутить,
Ковылиночка моя!
Пассаж про ковылиночку заканчивало уже прежнее раздрызганное страшилище. «Ну что?", - обратился Мальцев к Диане как профессор на консилиуме. «Да жалко его", - ответила та, тихонько пятясь к входу в кинотеатр - вдруг Жердяй вспомнит, что он морок? "Хотя история-то обычная" - подумалось Скалкиной. "Пообещала и, может, и пришла. Потом за нос водила, от себя не отпускала. Потом бросила… И какого рожна ей надо было?!» - разозлилась на древнюю женщину Диана.
«Диана, Диана…» - шепотом звал и звал зазевавшуюся напарницу Мальцев. «Диана, слова!»
«Ах, да!» - спохватилась она, и извлекла из кармана бумажку. Хотя "слова" ей и так сразу запомнилсь, навернулись на язык безо всякой шпаргалки. Скрепя сердце, девушка выкрикнула:
«Приди ко мне, любый,
Целуй меня в губы,
Давно дожидаюсь,
Тобой провожаюсь!»
Призрак просиял – буквально. Потом он снова вырос до своих законных пяти метров, ткнув головой в небо. Засмеялся, огладил бороду, и даже всплеснул на радостях руками. Грянул гром… Когда Диана снова выглянула из-за парапета, то увидела только хвост молнии, с раскатами уносящейся в ночное небо . Морока не было. Зато Фоня был на месте, и очень довольный.
- Зимняя гроза, - сказал он. - Надеюсь, на сей раз без последствий.
- Гроза? Зимой гроза? - растерялась Диана. А потом вспомнила, - в декабре все новостники только о том и трендели. Зимняя гроза и ледяной дождь…
- И ледяной дождь, - продублировал Мальцев. - 21-го мы с Сидорычем вежливца одного уходили. Сильный был, зараза! Целый род мог сглазить, целые фамилии третировал. Мы и с него самого тогда проклятие сняли. И тоже молния ударила. Есть поверие, что это душа уносится, в виде молнии. А 26-го прошел ледяной дождь…
- Из-за... вежливца?
- Точно не знаю, - нахмурился Мальцев. – Но мне кажется, нет. Это Морена была. Зима ее время. И это она не мстила, нет. Прилетала посмотреть…
- Что ж тогда бывает, когда она мстит? – ехидно спросила Скалкина, которой не понравилось, как завороженно Мальцев, - тоже, Кай недоделанный, - рассуждает про навскую богиню.
- Ледниковый период начинается, - отрезал Мальцев...
- А Жердяй куда делся? - чтобы переменить тему, спросила Диана, хотя и сама давно все поняла.
- Развеялся, - бросил Фоня. - Мы ему напомнили, что когда-то он был человеком. Но потерял любовь, и во всем разуверился. Сначала ходил-бродил, потом уже и шатался - все хотел забыться. И не заметил даже, как черт-те во что превратился. А мы ему напомнили. И про любовь, и про веру, и про человеческую его жизнь. А потом мы заронили ему надежду. Вера, надежда, любовь - так просто, но это самая большая земная премудрость. И никаких там не надо спецсредств, никакакого волшебства запредельного... В общем, если ты одинокий, необходимо иногда развеяться!
"Какие тупые каламбуры!", - про себя отметила Диана...
И вот, в заветный день, кинотеатр «Пушкинский» сети «Каро-фильм» внезапно закрылся на реконструкцию. Погасла гавайская пальма по правому борту здания, погасла и вся реклама на этой стороне площади. Потухли даже фонари в сквере перед печальным Пушкиным. Зато по периметру сквера выстроились строительные вагончики и другие какие-то времянки, поэтично зовущиеся бытовками - создавать видимость работ. Общественные активисты с утра рвались в сквер, чтобы выяснить – уж не заявленную ли на лето реконструкцию площади затеяли исподтишка? Но активистам сказали, что это все так нужно, что вечером на площади состоится лазерное шоу, и чтоб не лезли, а то хуже будет. И активисты затихли с биноклями на соседних чердаках.
- А почему все-таки тут? Почему вы так уверены, что он придет? - уже на месте допытывалась у Мальцева Диана, теребя в руках листочек с текстом, который ей предстояло прочесть.
- Да не уверен я... - признался Афанасий, и потер кончик носа, что он всегда проделывал в минуты душевного смятения. - Но есть какое-то чувство. Провалы на Трубной и на Рождественке. Мятежный дух - и Страстная площадь, Страстной бульвар, Страстной монастырь...
- Ну и что? - сказала Скалкина. - Монастыря-то давно нет.
- Свято место пусто не бывает, - сообщил Мальцев. - В том смысле, что от всего остается след.
Диана прищурилась - вот сейчас Мальцев выдаст что-нибудь несообразное.
- И тут лестница большая, - добавил непостижимый Фоня. - Как с земли то с таким дылдой разговаривать?
И незадолго до полуночи в непривычно темном углу Пушкинской площади засеребрилось. Фосфорный отсвет заполз с бульвара и накрыл плоскую крышу кинотеатра. Голубой свет усиливался, и Фоня, проворно отбежавший к самому памятнику, увидал Жердяя. Призрак был в гневе – бородища воинственно дыбилась, космы топорщились. Жердяй пошатался в воздухе, поразмышлял, и прошел сквозь здание "Пушкинского". Потом он негромко взвыл, воздел призрачный кулак и хотел было им огреть изваяние Александра Сергеевича. Но что-то мешало ему, что-то невидимое смиряло гневливый морок. Жердяй в бессилии погрозил кулаком рекламе в начале Тверского бульвара. Ни Дианы, сжавшейся у парапета лестницы, ни крошечного, на его то фоне, Фони за бытовкой, он не заметил. Мальцев предпринял обратный маневр. Он перебежал к лестнице, вмиг брызнул к ее вершине. И оттуда повел разговор.
«Гой!» - фамильярно обратился он к призраку. «Встань передо мной как лист перед травой!» К несказанному изумлению Скалкиной, морок развернулся. «Дело пытаешь аль от дела лытаешь?» - продолжал Афанасий тоном прокурора в Басманном суде. Жердяй в ответ колебался в морозном воздухе. «Как тебя звать-величать?» - продолжил Фоня шпарить как по-сказочному. «Незнамов… Никодим Нектоевич» - прошелестел морок, чьи запавшие глазницы сверкнули зеленым. «Аноним, значит. Ладно... Ой ли, жить-поживать, много горя наживать!» - заорал Фоня с интонациями новгородской плакальщицы. И Жердяй повелся. Сначала нервно замерцал, потом стал меньше ростом. Затем рванул на груди и без того разодранную рубаху. И запел:
Я широкий двор коврами
Велю устилати;
Белы камены палаты
Велю убирати;
Я тесовые кровати
Велю становити;
Я пуховые перины
Велю расстилати,
А высокие взголовья
Велю раскладати;
Соболины одеялы
Велю застилати —
Все тебя, моя надежа,
Буду дожидати!...
Все это старикан выводил таким разбитым тенором, с такими подвываниями, что трещали и сыпались верхушки деревьев. Фоня внимательно слушал. «Я так и думал» - пробормотал он. «Ой, что ж стряслося, молодец, что сдеялось?» - отнесся он снова к Жердяю. Тому и подначки были уже не нужны – дух рвался поведать свою историю.
Ох, у воротнего столба
Нету счастья никогда:
Когда - ветер, когда - дождь,
Когда - милку долго ждёшь!
Жердяй пел, его голос креп и становился все приятнее на слух, да и облик менялся, несомненно, к лучшему. На месте рубахи у него образовался кафтан под богатой епанчой и нарядные порты, вдетые в справные сапоги. Шапка с меховым околышем изобличала как минимум богатого гостя, а может, и князя. Высокий, статный, – ух! - отметила Скалкина.
Очеловечившийся на глазах призрак не унимался, а, наоборот, продолжал...
Кабы ты, моя хорошая,
Была не по душе,
Не ходил бы ночи темные,
Не спал бы в шалаше.
С последней строфой частушки в облике князя наметился беспорядок – борода бесформенно отросла, шапка повылезла, сапоги стоптались…
Пойду выйду в чисто поле,
Погляжу, какая даль.
Ветры буйные сказали:
- Не придет, не ожидай.
Вместо ладного середовича, каким Жердяй приступил к первой запевке, Мальцеву и Скалкиной предстал оборвыш на пороге старости...
До чего ты довела -
Стал я тоньше ковыля!
Что ты шутишь, что ты шутить,
Ковылиночка моя!
Пассаж про ковылиночку заканчивало уже прежнее раздрызганное страшилище. «Ну что?", - обратился Мальцев к Диане как профессор на консилиуме. «Да жалко его", - ответила та, тихонько пятясь к входу в кинотеатр - вдруг Жердяй вспомнит, что он морок? "Хотя история-то обычная" - подумалось Скалкиной. "Пообещала и, может, и пришла. Потом за нос водила, от себя не отпускала. Потом бросила… И какого рожна ей надо было?!» - разозлилась на древнюю женщину Диана.
«Диана, Диана…» - шепотом звал и звал зазевавшуюся напарницу Мальцев. «Диана, слова!»
«Ах, да!» - спохватилась она, и извлекла из кармана бумажку. Хотя "слова" ей и так сразу запомнилсь, навернулись на язык безо всякой шпаргалки. Скрепя сердце, девушка выкрикнула:
«Приди ко мне, любый,
Целуй меня в губы,
Давно дожидаюсь,
Тобой провожаюсь!»
Призрак просиял – буквально. Потом он снова вырос до своих законных пяти метров, ткнув головой в небо. Засмеялся, огладил бороду, и даже всплеснул на радостях руками. Грянул гром… Когда Диана снова выглянула из-за парапета, то увидела только хвост молнии, с раскатами уносящейся в ночное небо . Морока не было. Зато Фоня был на месте, и очень довольный.
- Зимняя гроза, - сказал он. - Надеюсь, на сей раз без последствий.
- Гроза? Зимой гроза? - растерялась Диана. А потом вспомнила, - в декабре все новостники только о том и трендели. Зимняя гроза и ледяной дождь…
- И ледяной дождь, - продублировал Мальцев. - 21-го мы с Сидорычем вежливца одного уходили. Сильный был, зараза! Целый род мог сглазить, целые фамилии третировал. Мы и с него самого тогда проклятие сняли. И тоже молния ударила. Есть поверие, что это душа уносится, в виде молнии. А 26-го прошел ледяной дождь…
- Из-за... вежливца?
- Точно не знаю, - нахмурился Мальцев. – Но мне кажется, нет. Это Морена была. Зима ее время. И это она не мстила, нет. Прилетала посмотреть…
- Что ж тогда бывает, когда она мстит? – ехидно спросила Скалкина, которой не понравилось, как завороженно Мальцев, - тоже, Кай недоделанный, - рассуждает про навскую богиню.
- Ледниковый период начинается, - отрезал Мальцев...
- А Жердяй куда делся? - чтобы переменить тему, спросила Диана, хотя и сама давно все поняла.
- Развеялся, - бросил Фоня. - Мы ему напомнили, что когда-то он был человеком. Но потерял любовь, и во всем разуверился. Сначала ходил-бродил, потом уже и шатался - все хотел забыться. И не заметил даже, как черт-те во что превратился. А мы ему напомнили. И про любовь, и про веру, и про человеческую его жизнь. А потом мы заронили ему надежду. Вера, надежда, любовь - так просто, но это самая большая земная премудрость. И никаких там не надо спецсредств, никакакого волшебства запредельного... В общем, если ты одинокий, необходимо иногда развеяться!
"Какие тупые каламбуры!", - про себя отметила Диана...
суббота, 26 февраля 2011
С того безумного дня в конце января, когда Диана Сталкина прибыла в "Управление "Ч", минул месяц. За это время она слегка пообвыклась. Немного освоилась, например, с манерой разговора Мальцева, который прежде чем приступить к активным действиям, любит по полчаса молоть чушь. Ну, например: "Я не понимаю, куда смотрели советологи!", - с утра-то пораньше. В качестве реакции и Диана, и майор, разумеется, смотрят вопросительно. Что, надо думать, только подстегивает любимого Фониного конька. "Десятилетиями они искали у нас слабое место», - вибрирует Мальцев. «А оно в чем...", - Фоня делает театральную паузу. «В чем?» - устало спрашивает Иванов. «В идеологии!» - как бутуз, получивший любимую игрушку, искрится радостью Фоня. «Ясен пень, в идеологии, потому все и развалилось», - бурчит майор.
«Нет, я не об этом. Я говорю о той идеологии, что заложена в самой сути нашего народа, да и остальных славян тоже, что бы они там не думали. О рае и аде»… Скалкина с Ивановым переглядываются, Скалкина закатывает глаза. «Только у нас понятия рая и ада идеологичны. Это не только царствия, где души по заслугам обретают вечное блаженство, или мученья. Притом всегда и везде рай понимается как податие всех благ, в некоторых случаях даже столь специфичных как эротические в военно-поевых условиях, - это я про Вальгалу, конечно, говорю . Как царствие истины – в христианстве. Про ад вообще молчу – вечные мучения трактуются расплывчато, а если и конкретно, тем хуже, - не принимать же всерьез чертей со сковородками. А что у славян? Очень четко – рай есть Правь, царство справедливости. Правь, потому что все там живут по Правде. А в Нави, наоборот, по Кривде, и потому это место адское»… «Аццкое местечко» - заключила Скалкина. А майор вроде бы даже заинтересовался.
«Это мы все в аду, что ль живем?» - подрасстроился Петр Сидорович, и уставился в чашку, будто там, среди спитых чаинок, таится ответ на каверзы бытия. «Да нет» - семантически уклончиво отвечал Фоня. «Мы живем в Яви, где оба мира, Правь и Навь, смешаны. Но они существуют и по отдельности. Бескрайние просторы Нави раскинулись либо под землей, либо даже на земле, но, выражаясь фантастическим языком, в ином измерении. Там же находится Пекло. Семь небес Прави, понятно, в небе, и там же райский Ирийский сад, или страна Беловодье. Ну, с молочными реками, кисельными берегами, райскими цветами, птицами и так далее. Кроме того, райские места существовали и на земле. Это известный всем по сказкам остров Буян, или Макарийский. И страна Березань. Но где они, никто не знает…»
«А про Пекло, значит, точно известно, что на земле. Или под землей», - поддела доморощенного философа Диана.
«Да все потому, моя дорогая, что воспарить еще мало кому удавалось. А долу пасть - как нефиг делать», - жизнеутверждающе вступил в разговор вновь прибывший Соломон Изральевич. И все ему очень обрадовались. Диана потому, что после реплик Соломона Мальцев частенько зависает, а значит замолкает, и надолго. Фоня уже весь выговорился. А майор смог, наконец, приступить к совещанию, которое назначил на 10 утра.
«Значит, так…» - развернул ежедневник Иванов. «Тьфу ты!» - перебил он себя сам. «А при чем тут, Фоня, советологи?» «Потому что веру во что угодно, а тем более в справедливость, всегда можно использовать против верящего. Тем более в отношениях между народом и властью, где никакой справедливости не бывает. Тем более, при вечном правдоискательстве и абсолютном небрежении законом». «Такая максима!» - улыбнулся Соломон Изральевич. «А с властью - не согласен! Это Дьявол Никки
еще писал, что во власти справедливость есть, но только в определенных обстоятельствах»… «Э-э… Давайте начинать», - призвал всех к порядку майор, и не удержался от короткого взгляда на портрет над своим столом. Портрет по-прежнему обаятельно улыбался, будто ничего не слышал. «Ну, перейдем к нашим делам. Фоня, что в разработке?»
- Боли-бошки. Снова расплодились, теперь даже больше на окраинах. Веду бошку по имени Никодим Евгеньевич на Щелковской. 13 Парковая улица, что характерно.
- На уничтожение? – веско полуспросил-полуприказал начальник.
- Ну… Чел… то есть, мора, я хочу сказать, все-таки пожилой… Надеюсь выгнать обратно в лес без права прописки, - виновато заблеял Афанасий.
- Понятно. Ну, это мы еще обсудим. Так, Диана?
- Летавица, - коротко отрапортовала Скалкина. – В фирму ее внедрилась уже, и мы там почти подружки. Пора подсадку подключать.
- А ты уверена, что… - не стал продолжать майор.
- Очень похоже, - заверила его Диана. – А если нет, от нее же не убудет.
- Ну, хорошо. Давайте-ка поднажмем, ребята. А то всего две ликвидации за месяц для морквы всея Москвы смешная цифра. Не говоря уже про… - майор выразительно ткнул пальцем вверх, потом поправился, и сменил градиент. – Совещание закончено.
Фоня тут же закопался в книжках. Диана крутанулась на кресле к своему столу, который ей с большим напрягом выбили у жуткого кладовщика, и невольно пустилась в воспоминания. Не считая анчуток, чье «низведение» ей и сейчас еще снится в кошмарах, их было действительно два. Жердяй и Босорка.
Жердяй, длинный и тощий дух-шатун, был прямым производным человеческого одиночества.
Когда-то он шатался по деревням, где жило много вдовиц, бобылей и бобылок. Завывал по ветру, стучал ставнями, мел длинными космами по крышам, сычом ухал в трубы. В местностях, где концентрация разобщенности и сиротливости среди населения была по каким-то причинам особенно завышенной, он набирался наглости, и в самые темные ночи заглядывал в окна. Вдовы пугались, старые девы открещивались, прочие думали, что Жердяй им снится.
Жердяй, который в ходе оперативных мероприятий все-таки показался Диане и Афанасию, был ростом со средний особнячок. Пятиметровый морок мог легко заглядывать в окна невысоких этажей. Он был и жалок, и страшен: запавшие глаза на худющем лице, бородища до колен и такой же длины свисающие сосульками волосы. Костистый, мосластый, непропорционально длинный, босой, в драном рубище. Такое пугало могло бы серьезно переполошить город, если бы не ночные огни и реклама, из-за которых все намеренья Жердяя постоянно терпели крах. Он заглядывал в окна, выл и стращал, а его практически никто не видел… Тогда привидение решило действовать иначе. Терпеливо и последовательно оно напитывалось отчаянием одиноких сердец, всегда обостряющимся под праздники. Под прошлый Новый год Жердяй раздухарился, и помял машину, в которой отдыхала влюбленная парочка. Инцидент списали на ревность кого-то из супругов сторон. В мае, под Воробьиную ночь, малость побился головой о стены дома, отчего тот пошел трещинами так, что людей пришлось отселять. Списали на плохую работу ДЭЗа. В июле так топал и шатался, что спровоцировал сразу в двух местах обрушение почвы. Тут-то Жердяй и попал в поле зрения Афанасия, которому как-то доводилось читать о массовых провалах почвы в городе Ибинь китайской провинции Сычуань, где, согласно статистике, на девять девчонок по-прежнему десять ребят...
«Нет, я не об этом. Я говорю о той идеологии, что заложена в самой сути нашего народа, да и остальных славян тоже, что бы они там не думали. О рае и аде»… Скалкина с Ивановым переглядываются, Скалкина закатывает глаза. «Только у нас понятия рая и ада идеологичны. Это не только царствия, где души по заслугам обретают вечное блаженство, или мученья. Притом всегда и везде рай понимается как податие всех благ, в некоторых случаях даже столь специфичных как эротические в военно-поевых условиях, - это я про Вальгалу, конечно, говорю . Как царствие истины – в христианстве. Про ад вообще молчу – вечные мучения трактуются расплывчато, а если и конкретно, тем хуже, - не принимать же всерьез чертей со сковородками. А что у славян? Очень четко – рай есть Правь, царство справедливости. Правь, потому что все там живут по Правде. А в Нави, наоборот, по Кривде, и потому это место адское»… «Аццкое местечко» - заключила Скалкина. А майор вроде бы даже заинтересовался.
«Это мы все в аду, что ль живем?» - подрасстроился Петр Сидорович, и уставился в чашку, будто там, среди спитых чаинок, таится ответ на каверзы бытия. «Да нет» - семантически уклончиво отвечал Фоня. «Мы живем в Яви, где оба мира, Правь и Навь, смешаны. Но они существуют и по отдельности. Бескрайние просторы Нави раскинулись либо под землей, либо даже на земле, но, выражаясь фантастическим языком, в ином измерении. Там же находится Пекло. Семь небес Прави, понятно, в небе, и там же райский Ирийский сад, или страна Беловодье. Ну, с молочными реками, кисельными берегами, райскими цветами, птицами и так далее. Кроме того, райские места существовали и на земле. Это известный всем по сказкам остров Буян, или Макарийский. И страна Березань. Но где они, никто не знает…»
«А про Пекло, значит, точно известно, что на земле. Или под землей», - поддела доморощенного философа Диана.
«Да все потому, моя дорогая, что воспарить еще мало кому удавалось. А долу пасть - как нефиг делать», - жизнеутверждающе вступил в разговор вновь прибывший Соломон Изральевич. И все ему очень обрадовались. Диана потому, что после реплик Соломона Мальцев частенько зависает, а значит замолкает, и надолго. Фоня уже весь выговорился. А майор смог, наконец, приступить к совещанию, которое назначил на 10 утра.
«Значит, так…» - развернул ежедневник Иванов. «Тьфу ты!» - перебил он себя сам. «А при чем тут, Фоня, советологи?» «Потому что веру во что угодно, а тем более в справедливость, всегда можно использовать против верящего. Тем более в отношениях между народом и властью, где никакой справедливости не бывает. Тем более, при вечном правдоискательстве и абсолютном небрежении законом». «Такая максима!» - улыбнулся Соломон Изральевич. «А с властью - не согласен! Это Дьявол Никки
еще писал, что во власти справедливость есть, но только в определенных обстоятельствах»… «Э-э… Давайте начинать», - призвал всех к порядку майор, и не удержался от короткого взгляда на портрет над своим столом. Портрет по-прежнему обаятельно улыбался, будто ничего не слышал. «Ну, перейдем к нашим делам. Фоня, что в разработке?»- Боли-бошки. Снова расплодились, теперь даже больше на окраинах. Веду бошку по имени Никодим Евгеньевич на Щелковской. 13 Парковая улица, что характерно.
- На уничтожение? – веско полуспросил-полуприказал начальник.
- Ну… Чел… то есть, мора, я хочу сказать, все-таки пожилой… Надеюсь выгнать обратно в лес без права прописки, - виновато заблеял Афанасий.
- Понятно. Ну, это мы еще обсудим. Так, Диана?
- Летавица, - коротко отрапортовала Скалкина. – В фирму ее внедрилась уже, и мы там почти подружки. Пора подсадку подключать.
- А ты уверена, что… - не стал продолжать майор.
- Очень похоже, - заверила его Диана. – А если нет, от нее же не убудет.
- Ну, хорошо. Давайте-ка поднажмем, ребята. А то всего две ликвидации за месяц для морквы всея Москвы смешная цифра. Не говоря уже про… - майор выразительно ткнул пальцем вверх, потом поправился, и сменил градиент. – Совещание закончено.
Фоня тут же закопался в книжках. Диана крутанулась на кресле к своему столу, который ей с большим напрягом выбили у жуткого кладовщика, и невольно пустилась в воспоминания. Не считая анчуток, чье «низведение» ей и сейчас еще снится в кошмарах, их было действительно два. Жердяй и Босорка.
Жердяй, длинный и тощий дух-шатун, был прямым производным человеческого одиночества.
Когда-то он шатался по деревням, где жило много вдовиц, бобылей и бобылок. Завывал по ветру, стучал ставнями, мел длинными космами по крышам, сычом ухал в трубы. В местностях, где концентрация разобщенности и сиротливости среди населения была по каким-то причинам особенно завышенной, он набирался наглости, и в самые темные ночи заглядывал в окна. Вдовы пугались, старые девы открещивались, прочие думали, что Жердяй им снится.
Жердяй, который в ходе оперативных мероприятий все-таки показался Диане и Афанасию, был ростом со средний особнячок. Пятиметровый морок мог легко заглядывать в окна невысоких этажей. Он был и жалок, и страшен: запавшие глаза на худющем лице, бородища до колен и такой же длины свисающие сосульками волосы. Костистый, мосластый, непропорционально длинный, босой, в драном рубище. Такое пугало могло бы серьезно переполошить город, если бы не ночные огни и реклама, из-за которых все намеренья Жердяя постоянно терпели крах. Он заглядывал в окна, выл и стращал, а его практически никто не видел… Тогда привидение решило действовать иначе. Терпеливо и последовательно оно напитывалось отчаянием одиноких сердец, всегда обостряющимся под праздники. Под прошлый Новый год Жердяй раздухарился, и помял машину, в которой отдыхала влюбленная парочка. Инцидент списали на ревность кого-то из супругов сторон. В мае, под Воробьиную ночь, малость побился головой о стены дома, отчего тот пошел трещинами так, что людей пришлось отселять. Списали на плохую работу ДЭЗа. В июле так топал и шатался, что спровоцировал сразу в двух местах обрушение почвы. Тут-то Жердяй и попал в поле зрения Афанасия, которому как-то доводилось читать о массовых провалах почвы в городе Ибинь китайской провинции Сычуань, где, согласно статистике, на девять девчонок по-прежнему десять ребят...
среда, 23 февраля 2011
Блестящий снег, ледяные торосы, низко висящее солнце. Иссиня-белая студеная пустыня, лишь на краю горизонта угадываются темные очертания скал. И в центре полярной композиции давешние фигуры-обрубки мерно раскачиваются в танце под предводительством шамана. У шамана в одной руке бубен, в другой каменная палица, которой он со всей силы колотит свой гремучий инструмент. Шаман стучит все яростней, фигуры движутся все быстрее... И, наконец, их единение достигает апогея - и шаман взмывает в небо. Его фигура растет, и почти закрывает собою солнце, удары бубна сыпятся как раскаты грома. Объятая животным ужасом, бежит группка людей. Кто они - полярники, геологи, нефтяники - непонятно. Видно лишь, как человек пять-семь, одетых в какие-то очень навороченные пуховики и прочую теплую аммуницию, побросали на снег свою технику и оборудовние, и бегут со всех ног к океану, где надеются найти спасение. Диана чувствует все - их дикий ужас, и нечеловеческий, запредельный восторг коричневых созданий...
К счастью, Фонина проворность за время работы в «Управлении «Ч» заметно усовершенствовалась. Едва заслышав вопль Скалкиной, он бросил рюкзак и двумя прыжками подскочил к ней. Потом рванул свой рукав вверх с такой энергией, что в нем (рукаве) даже лопнула резинка. Обнажившееся запястье с вытатуированным на нем круглым значком оказалось против глаз Дианы. И она медленно начала приходить в себя…
- Что это? - для чего-то первым делом спросила Диана про символ на руке.
- Колокрыж. Или кельтский крест. Знак пассивной защиты, - как бы нехотя, отвечал Фоня.
- Я не люблю символами пользоваться. Волховством попахивает. А я человек православный. Но если надо...
- Скажи мне, кудесник, что это было? Шаман... Геологи... Северный полюс...
Фоня слушал профессионально внимательно. А затем как честный человек признался, что раньше ничего подобного не слышал, анчутки в небо никогда не взлетали, на полярников не нападали. И что все это надо бы обдумать. В Управлении.
В Управлении, как всегда после опасных ситуаций, Скалкину постиг отходняк. Ее зубы стучали о кружку. Руки ходили ходуном, да и всю ее бил колотун. Мысли плясали, сердце екало, а где-то в самой середке организма загадочная субстанция, которую еще называют душой, совершала малоприятные кульбиты. Недюжинными усилием приведя фибры в относительный порядок и допив чай, она сфокусировалась на виноватой физиономии Мальцева.
- Так что, Мальцев, вы поняли, что я такое видела. И почему?
Фоня отрицательно помотал головой. Да еще и добавил, что надо, мол, будет с Ягой посоветоваться, чем вовсе настроил Диану на скептический лад.
- Так все это было безопасно?! Это вы говорили «анчутки совершенно безопасны»!!! - докапывалась она до Афанасия.
- Простите меня, Диана! Мне и самому непонятно, откуда такой эффект. Север, полярники какие-то… Не понимаю!
Диана просто на стуле подскочила.
- НЕ ПОНИМАЕТ! Он не понимает! Да это я ни черта понять не могу, во что ввязалась. Вот что, давайте-ка по порядку. Откуда вы узнали, что там эта… ваша… как ее… манифестация?
- От Степаныча. Степаныч работает с УФМСом. Они ему говорят, когда будут крупные рейды. И там всегда порядка 10-15 процентов анчуток набирается.
- Допустим. Почему вы таскаете туда еду и одежду, да еще и Рифата какого-то приплели?
- Затем, что я уже сказал – чтоб брали. Они и так не всегда берут. И детские вещи вообще не берут никогда. Вроде, боятся, что чужой сглазит.
- Да не интересует меня техника процесса, - процедила Скалкина. – Кто вас вообще просит все это таскать?
- Знаете что, Диана, это мое личное дело.
Скалкина взглянула на Фоню искоса, потом исподлобья, затем прямо в глаза. Неискушенный в психических атаках Мальцев сдался без боя.
- Ну, хорошо,- выдохнул он. – Я им помогаю, потому что я москвич.
- Да ну? Не может этого быть! - развеселилась Диана.
- Я живу в городе, в котором с недавних пор процветает рабский труд. И все делают вид, что так и надо!
- Ой, ну не надо, - поморщилась Скалкина. – С детства не люблю, когда мне проповеди читают.
- С детства, говорите? Вполне возможно, что ненависть к высокопарным словам и у меня оттуда же, из детства. Из пионерского. Но вот когда я рос, Диана, в Москве дворниками работали тоже не русские, татары чаще всего. А в обувных будках сидели ассирийцы. Последнюю такую будку на углу Сретенского бульвара и улицы Мархлевского
еще в конце 80-х помню – там продавались лучше в округе шнурки. Но никому,- слышите, никому не приходило тогда в голову отнимать у этих людей заработанные ими деньги, платить им три копейки за труд, селить толпами в подвалах…
- Ну, Москва теперь другая. Жестокий город, - спокойно проговорила Скалкина.
Фоня уставился на оппонентшу с некоторым вызовом.
- Нет! – вдруг почти заорал он. – ЭТО не Москва! А дрянь какая-то! И такой она не была, никогда! Зачем говорите, когда не знаете! Со мной же в школе учились Рафик и Абдулла, сыновья нашего дворника. И они жили в нашем доме. Да, мы дрались там, всякое бывало. Но никогда потому, что у них папа дворник, а у меня профессор. И уж точно никогда потому, что они татары!...
Мальцев покраснел и задышал так, будто только что пробежал стометровку. Скалкина попыталась его урезонить, но куда там – Фоню несло.
- А знаете что самое отвратительное?! Дети!!!
- Да вроде, наоборот, цветы жизни, - напомнила Диана.
- Не то! – вопил растерявший остатки юмора Мальцев. – Дети растут в городе, где рабство - норма! Дети воспринимают реальность пассивно и некритично. Какими они вырастут? Господи, XXI век, а у нас тут рабы вкалывают! Да так, что рядом с этим бледнеют негры на плантациях…
Сморозив такое, и тоже ничего не заметив, Мальцев продолжил на тон ниже, но может, даже горше прежнего.
- И снова для детей двойная мораль. В школе им будут рассказывать об идеалах гуманизма, а выйдут на улицу, там таджик с лопатой. Как существо даже не второго – третьего сорта!...
- Слушайте, Фоня, - обманчиво мягко, как докторша к ребенку, обратилась к нему Диана. – Их же сюда никто не звал. Они едут очень часто в нарушение законодательства. А потом, есть же интересы государства, есть трудовая преференция. Прежде всего, трудоустраивать граждан РФ. Потом из дружественных нам республик, казахов и белорусов. Киргизов, узбеков уже так-сяк. А вот Таджикистан с Молдовой, извините, нам не друзья. Не говоря уже об Украине...
- Можно подумать, государству вообще есть дело до мигрантов. И у нас есть государственная миграционная политика! – зафыркал Фоня. – Окстись, Диана! Есть только система, построенная по образцу «наказать» и «не пущать», лагерная система. И коррупционная…
Время уверенно клонилось к полуночи. Засидевшийся до неприличия на работе майор Иванов шел в кабинет, чтобы надеть пальто и уйти домой, спать. Уже на подступах он услыхал неясный рокот, который вскоре разложился на два голоса. Это орали друг на друга Афанасий и Диана. «Даже при царе было Императорское Человеколюбивое общество! И Дома трудолюбия – самый большой вон там, в Большом Харитоньевском.
И общество «Московский муравейник»! И «Биржа труда» на деньги Морозовых!» - солировал Мальцев. «Да какие дома, ты хоть представляешь, сколько их нужно! И какой там будет темный ужас», - надрывалась Скалкина. «Ну пусть будет при Управах хотя бы по одному. При мечетях пусть строят! Нельзя же так, как сейчас, нельзя. Мы же люди…» Майор покрутил головой и издал хекающий смешок в духе красноармейца Сухова. «Вопросы есть? Вопросов нет. Эти сработаются», - сказал сам себе Иванов.
К счастью, Фонина проворность за время работы в «Управлении «Ч» заметно усовершенствовалась. Едва заслышав вопль Скалкиной, он бросил рюкзак и двумя прыжками подскочил к ней. Потом рванул свой рукав вверх с такой энергией, что в нем (рукаве) даже лопнула резинка. Обнажившееся запястье с вытатуированным на нем круглым значком оказалось против глаз Дианы. И она медленно начала приходить в себя…
- Что это? - для чего-то первым делом спросила Диана про символ на руке.
- Колокрыж. Или кельтский крест. Знак пассивной защиты, - как бы нехотя, отвечал Фоня.
- Я не люблю символами пользоваться. Волховством попахивает. А я человек православный. Но если надо...
- Скажи мне, кудесник, что это было? Шаман... Геологи... Северный полюс...
Фоня слушал профессионально внимательно. А затем как честный человек признался, что раньше ничего подобного не слышал, анчутки в небо никогда не взлетали, на полярников не нападали. И что все это надо бы обдумать. В Управлении.
В Управлении, как всегда после опасных ситуаций, Скалкину постиг отходняк. Ее зубы стучали о кружку. Руки ходили ходуном, да и всю ее бил колотун. Мысли плясали, сердце екало, а где-то в самой середке организма загадочная субстанция, которую еще называют душой, совершала малоприятные кульбиты. Недюжинными усилием приведя фибры в относительный порядок и допив чай, она сфокусировалась на виноватой физиономии Мальцева.
- Так что, Мальцев, вы поняли, что я такое видела. И почему?
Фоня отрицательно помотал головой. Да еще и добавил, что надо, мол, будет с Ягой посоветоваться, чем вовсе настроил Диану на скептический лад.
- Так все это было безопасно?! Это вы говорили «анчутки совершенно безопасны»!!! - докапывалась она до Афанасия.
- Простите меня, Диана! Мне и самому непонятно, откуда такой эффект. Север, полярники какие-то… Не понимаю!
Диана просто на стуле подскочила.
- НЕ ПОНИМАЕТ! Он не понимает! Да это я ни черта понять не могу, во что ввязалась. Вот что, давайте-ка по порядку. Откуда вы узнали, что там эта… ваша… как ее… манифестация?
- От Степаныча. Степаныч работает с УФМСом. Они ему говорят, когда будут крупные рейды. И там всегда порядка 10-15 процентов анчуток набирается.
- Допустим. Почему вы таскаете туда еду и одежду, да еще и Рифата какого-то приплели?
- Затем, что я уже сказал – чтоб брали. Они и так не всегда берут. И детские вещи вообще не берут никогда. Вроде, боятся, что чужой сглазит.
- Да не интересует меня техника процесса, - процедила Скалкина. – Кто вас вообще просит все это таскать?
- Знаете что, Диана, это мое личное дело.
Скалкина взглянула на Фоню искоса, потом исподлобья, затем прямо в глаза. Неискушенный в психических атаках Мальцев сдался без боя.
- Ну, хорошо,- выдохнул он. – Я им помогаю, потому что я москвич.
- Да ну? Не может этого быть! - развеселилась Диана.
- Я живу в городе, в котором с недавних пор процветает рабский труд. И все делают вид, что так и надо!
- Ой, ну не надо, - поморщилась Скалкина. – С детства не люблю, когда мне проповеди читают.
- С детства, говорите? Вполне возможно, что ненависть к высокопарным словам и у меня оттуда же, из детства. Из пионерского. Но вот когда я рос, Диана, в Москве дворниками работали тоже не русские, татары чаще всего. А в обувных будках сидели ассирийцы. Последнюю такую будку на углу Сретенского бульвара и улицы Мархлевского
еще в конце 80-х помню – там продавались лучше в округе шнурки. Но никому,- слышите, никому не приходило тогда в голову отнимать у этих людей заработанные ими деньги, платить им три копейки за труд, селить толпами в подвалах…
- Ну, Москва теперь другая. Жестокий город, - спокойно проговорила Скалкина.
Фоня уставился на оппонентшу с некоторым вызовом.
- Нет! – вдруг почти заорал он. – ЭТО не Москва! А дрянь какая-то! И такой она не была, никогда! Зачем говорите, когда не знаете! Со мной же в школе учились Рафик и Абдулла, сыновья нашего дворника. И они жили в нашем доме. Да, мы дрались там, всякое бывало. Но никогда потому, что у них папа дворник, а у меня профессор. И уж точно никогда потому, что они татары!...
Мальцев покраснел и задышал так, будто только что пробежал стометровку. Скалкина попыталась его урезонить, но куда там – Фоню несло.
- А знаете что самое отвратительное?! Дети!!!
- Да вроде, наоборот, цветы жизни, - напомнила Диана.
- Не то! – вопил растерявший остатки юмора Мальцев. – Дети растут в городе, где рабство - норма! Дети воспринимают реальность пассивно и некритично. Какими они вырастут? Господи, XXI век, а у нас тут рабы вкалывают! Да так, что рядом с этим бледнеют негры на плантациях…
Сморозив такое, и тоже ничего не заметив, Мальцев продолжил на тон ниже, но может, даже горше прежнего.
- И снова для детей двойная мораль. В школе им будут рассказывать об идеалах гуманизма, а выйдут на улицу, там таджик с лопатой. Как существо даже не второго – третьего сорта!...
- Слушайте, Фоня, - обманчиво мягко, как докторша к ребенку, обратилась к нему Диана. – Их же сюда никто не звал. Они едут очень часто в нарушение законодательства. А потом, есть же интересы государства, есть трудовая преференция. Прежде всего, трудоустраивать граждан РФ. Потом из дружественных нам республик, казахов и белорусов. Киргизов, узбеков уже так-сяк. А вот Таджикистан с Молдовой, извините, нам не друзья. Не говоря уже об Украине...
- Можно подумать, государству вообще есть дело до мигрантов. И у нас есть государственная миграционная политика! – зафыркал Фоня. – Окстись, Диана! Есть только система, построенная по образцу «наказать» и «не пущать», лагерная система. И коррупционная…
Время уверенно клонилось к полуночи. Засидевшийся до неприличия на работе майор Иванов шел в кабинет, чтобы надеть пальто и уйти домой, спать. Уже на подступах он услыхал неясный рокот, который вскоре разложился на два голоса. Это орали друг на друга Афанасий и Диана. «Даже при царе было Императорское Человеколюбивое общество! И Дома трудолюбия – самый большой вон там, в Большом Харитоньевском.
И общество «Московский муравейник»! И «Биржа труда» на деньги Морозовых!» - солировал Мальцев. «Да какие дома, ты хоть представляешь, сколько их нужно! И какой там будет темный ужас», - надрывалась Скалкина. «Ну пусть будет при Управах хотя бы по одному. При мечетях пусть строят! Нельзя же так, как сейчас, нельзя. Мы же люди…» Майор покрутил головой и издал хекающий смешок в духе красноармейца Сухова. «Вопросы есть? Вопросов нет. Эти сработаются», - сказал сам себе Иванов.
воскресенье, 20 февраля 2011
Когда природное любопытство возобладало, и Диана последовала за ним, то за дверью она не обнаружила ничего выдающегося. В смысле, ни винтовой лестницы, нисходящей отвесно к земному ядру, ни смоляных факелов, ни прикованных скелетов. Ни мышей, ни крыс, ни чертиков, ни кроликов. Только один небольшой порожек, и уровень пола, утопленный на полметра. Сам пол, возможно, был старше и даже древнее давешних, судя по вытертым каменным плитам. Зато контраст между спертой духотой подвала, и здешним воздухом сырого погреба был разителен. Объемом подвал примерно в два раза уступало предыдущему. Но казался больше, потому что не был под завязку набит народом. С порога Скалкина насчитаа в комнате всего то человек 15. Плюс, конечно, Фоня, с неизбывным черным рюкзаком, в котором он опять копается и что-то оттуда вынимает.
- А, решились! - громко и радостно завопил он, завидев новоявленную коллегу. Диана даже подпрыгнула. Она-то думала, что нужно как-то подкрадываться, шифроваться…
- Да подойдите, не бойтесь! – позвал Фоня, и даже жест сделал пригласительный, будто спешил усадить ее в первый ряд на удобную скамейку. – Я уже уверен, что это они. Но сейчас, на всякий случай, протестируем…
Диана подошла. И увидела, в принципе, тот же тартар, что и полчаса, и пять минут назад. Несчастные азиаты, одетые кое-как, жмутся у стенки. Кучи тряпья, какие-то импровизированные лежанки. Только… Да, наверное, прав Фоня, что-то здесь не то. Нет стола, нет провизии – но, возможно, они ходят обедать в «залу» по соседству? Пол не застлан, хотя вокруг сыро. Нет, не то… Самым чудным, догадались Диана, были сами обитатели этого заплесневелого «грота». Их бесстрастная неподвижность совсем не была похожа смирение и стремление «не отсвечивать». Застывшие позы тяжелы и неестественны, а движения скованны настолько, будто с ноги на ногу переминаются не люди, а ожившие древесные обрубки. Или статуи из самого неподатливого металла, из тугого камня или глины, куда по ошибке натолкли песка. Отвлекшись от грации существ, Скалкина всмотрелась в их лица… Грубые, скуластые, будто вырубленные топором – что ж, бывает. Но вот глаза… Глаз не было – они ускользали в тени, прятались и косили, лишь бы не смотреть на нее прямо.
- Так. На, держи! – спокойно сказал Фоня, и сунул в руки ближайшему к нему индивиду ломик, которым сам вскрывал дверцу. Индивид тут же выпал из спячки, проворно схватил железяку. И, - Диана даже моргнуть не успела, - согнул лом в дугу и со звоном грянул на пол.
- Очень хорошо, - одобрил Афанасий. – А теперь ты, на, бери лопату! С этими словами он выдал другому существу детскую лопатку. Второе чУдное создание активизировалось еще быстрее первого. Стремглав набросилось оно на орудие детского труда, мигом отломило лопатину от черенка, и швырнуло обломки под ноги.
- Понятно, - констатировал Мальцев. – Ну а с соком что мы с вами делать будем? С этими словами он передал еще одному существу пол-литровую упаковку сока «Добрый». Существо буквально набросилось на сок, вскрыло пакет зубами и, с урчанием высосав содержимое, не только бросило коробочку, но и попыталось затоптать ее ногам.
- Отлично. Тогда последняя проверка. Фоня достал из рюкзака обыкновенные детские кубики. – Сложите из них стенку! – потребовал он у нового испытуемого. Тот тоже, будто в нем кнопку какую нажали, немедля сбросил с себя оцепенение и живо принялся за работу. Стенка из кубиков у него все время выходила такая косая и кривая, что не держалась, а рассыпалась в прах.- Хватит, хватит, - тормознул Фоня существо, которое городило и городило свои кривые стенки с неослабевающим энтузиазмом.
– Ясно? – обернулся он к Скалкиной. – Это анчутки. Не люди, а моры, принявшие вид людей. Когда-то они считались мелкими бесами, любили проказить в банях, в сараях, особенно в новых или недостроенных. Потом крестьянские хозяйства разорили, анчутки повывелись или вернулись на свои болота. Но и там им несладко пришлось, с торфоразработками. Вот и решили они, значит, воспользоваться строительным бумом, охватившим Москву и Подмосковье в 90-х. И стройка их любимая тут, и можно под гастербайтеров маскироваться. Благо, наниматели тех знать не знают, да и не хотят знать. Мимикрируя, как все моры, анчутки кое-что, конечно, подутратили. Потеряли былую егозливость. Порядком отупели. И даже гуртом на людей больше не нападают. Вредят в основном тем, что ты видела. Все ломают, пачкают, гадят. А тому, кто их наймет по дурости и жадности на работу, весь стройматериал перепортят, все надо будет переделывать…
- Ну ладно, приступим, - сказал Афанасий и откинул шарф. Диана увидела, что полотняный мешочек теперь повязан у него на шее. В воздухе снова распространился странно знакомый, тяжелый аромат, тотчас перебивший местный грибной запах.
- Нет лучшего средства, чтоб отпугнуть или отвадить мору, - убежденно сказал Фоня. – А для таких вот простейших как анчутки, это и средство уничтожения. Росный ладан их почти парализует и полностью подчиняет, и они делают все, что им говоришь. Единственное, – так жалко каждый раз на них ладан переводить…
- Постой, это ладан, который в церкви? – изумилась Диана.
- Ладан и есть ладан. Черт бежит ладана, - несколько сварливо напомнил Мальцев. – Росный ладан это смола ливанского кедра, и что-то еще они там смешивают. Я слышал, лучший везут из Сомали. Я покупаю его на подворье Данилова монастыря. Эх, правда, жалко его на таких чучел тратить! Тем более, пройдет время, они вернутся…
- Что??? Ты же сказал, что их уничтожишь.
Фоня насупился.
- А еще я говорил, что анчутки простейшие моры. А значит, от них труднее всего избавится. Чем примитивнее противник, тем изощреннее средства борьбы, вот! Я окончательно их истреблять пока не научился, - покорнейше признался он. – Ну ладно, смотри!
Мальцев развязал тесемки и снял с шеи мешочек. Потом достал оттуда несколько кусочков какого-то вещества, по виду больше всего похожего на канифоль. Покачал их в ладони, будто взвешивая. А потом, не особенно целясь, ловкими движениями стал закидывать по одному кусочку в рот каждому из анчуток. Те ловили подачку жадно и ловко, словно какие-нибудь дрессированные чудо-птенцы. Дальше происходило вот что. Заглотив росный ладан, фигуры начали менять очертания. Голова у каждого оплыла в какую-то кочку лишь с намеком на глаза, нос и рот; руки и ноги обратились в обрубки, тело - в тяжелую колоду. Одежда исчезла – все существа приобрели однородный желто-коричневый оттенок ушной серы. А потом анчутки начали оплывать вниз как свечи. Они не дергались, не бились в конвульсиях – просто шишка-голова расползалась на плечи, плечи таяли и ехали вниз, руки опадали и расплывались, тело растекалось в лужу… Они таяли, издавая немыслимое зловоние. Потрясенная Скалкина приросла к полу. В голове ее реял сквозняк. «Ворвань. Свечи раньше делали из ворвани, а она тоже вроде бы отвратительно пахла. Это на кораблях, на Севере. А что такое эта ворвань – топленый китовый жир, вроде… Норвежским китобоям, кажется, запретили китовый промысел…» В общем, традиционно в экзистенциальный час сознание Скалкиной избрало путь ассоциаций.
Анчутки растаяли до основания в какие-то полминуты. От каждого на полу осталась только маслянистая лужица. Фоня давно отошел от них, и с самым обыденным видом укладывал полотняный мешочек обратно в рюкзак, бормоча при этом: «А ладан уже по 700 рублей уже стал». Любопытная Диана наклонилось над одной из лужиц. В середке одного из мокрых мест что-то порскнуло, будто малек взыграл в заводи. Капли масла разлетелись во все стороны, и одна угодила Диане в лицо. Девушка закричала – ей намного четче, чем въяве, привиделась страшная картина...
Анчутки растаяли до основания в какие-то полминуты. От каждого на полу осталась только маслянистая лужица. Фоня давно отошел от них, и с самым обыденным видом укладывал полотняный мешочек обратно в рюкзак, бормоча при этом: «А ладан уже по 700 рублей уже стал». Любопытная Диана наклонилось над одной из лужиц. В середке одного из мокрых мест что-то порскнуло, будто малек взыграл в заводи. Капли масла разлетелись во все стороны, и одна угодила Диане в лицо. Девушка закричала – ей намного четче, чем въяве, привиделась страшная картина...
суббота, 19 февраля 2011
Фоня прошелся вдоль очереди за проверкой на благонадежность раз, другой. Потом перекинулся парой словечек кое с кем из стоящих в ней гастербайтеров. Так что отсутствовал он, в общей сложности, недолго, всего минут десять. Потом Афанасий возвратился к Диане и принял от нее свое имущество. И девушка увидела, что возвратился он не один. Несколько таджиков несмело топтались теперь рядом с ним, и кидали опасливые взгляды на вершителей из УФМС. "Этих я забираю", - распорядился Мальцев. "Наверх. Показания давать". Начальник Евгений Алексеевич снова в ответ только плечами пожал. Наверное, такая у него привычка.
Вся шайка с Фоней во главе затопала на выход. «А что-то есть между ними общее», - подумала Скалкина. Не про Мальцева и горемык-нелегалов, а только про горемык. И тут же поняла, что – у всех них не было на ногах человеческой обуви. Один шлепал сланцами, другой вьетнамками, третий шлепал сандалиями, у четвертого оригинала на ногах красовались белые тапки, кем-то заботливо спертые из турецкого отеля…
Выбравшись на свет Божий, Мальцев ни слова не говорят плюхнул свой рюкзак на лед, рассупонил и начал метать оттуда самые неожиданные предметы. В ассортименте у рюкзака Мальцева значились: лепешки белого хлеба, банки тушенки, чай, «Терра Флю», антибиотики, мазь Вишневского, пластыри, упаковки трусов-«неделек», шерстяные носки, связанные попарно шнурками дешевые кроссовки и пластиковые пакеты. По одному из наименований Мальцев выделил каждому , так что возле каждого из гастербайтеров вскоре очутилось по кучке всякой всячины. Но никто из облагодетельствованных к своему «джентльменскому набору» даже не притронулся. «От Рифата», - сообщил тогда Мальцев. «Бери, убегай!»
Первым шевельнулся самый молодой, довольно миловидный паренек лет 18-ти. Он схватил мешок, свалил в него все дареное добро, и припустил к улице. «Эй, кроссовки надень! На дворе минус 8!» - проорал ему вдогонку Фоня. «Кроссовки зимние. С теплым носком», - пояснил он Диане таким извиняющимся тоном. Диана задумчиво глядела вслед удаляющемуся каравану из таджиков с белыми пластиковыми пакетами в руках.
- Знаете, Мальцев, смысл вашей деятельности от меня все время ускользает, - призналась она. Афанасий понурился.
- Не было их там, - буркнул он. - Только люди.
- Не было нечистой силы, вы хотите сказать? Как их…, мор? – конкретизировала Скалкина.
- Да, - подтвердил Фоня. – Вы же видели: коврики для намазов на месте. Еда есть, а воды мало. Моры по происхождению болотники, воду любят. Да и мелочи всякие. Анчоусы туповаты, часто путаются в человеческой одежде, могут и куртку на ноги натянуть. Ну, и, там, запахи, и как движутся. Оттенки кожи, глаза… Не было анчуток...
- Ясно, - сказала Диана. – А Рифат - это кто?
- Рифата я придумал, - сознался Мальцев. – Так просто они вещи могут и не взять, что-то подозревают, не знаю… А «от Рифата» чаще всего берут…
- И от какой же организации вы все это таскаете? – продолжала выспрашивать Скалкина, в которой годы пиара так и не вытравили репортера изначального.
- Э-э… Ни от какой. Я сам. Мне не трудно, - снова «заизвинялся» Мальцев.
И пока Диана пристально разглядывала столь редкостный экземпляр, что, пожалуй, попадается ей на московской земле впервые, оба услышали: «Лева, лева иди. Шайтан горатгар там!» Крикнуто было с той стороны, куда скрылись таджики. Фоня просиял. «Рахмат!» - завопил он в ответ. И "За мной!"
С этим чапаевским призывом Мальцев поволок упирающуюся Скалкину к дому 17, строению 6. Там тоже имелась своя закрытая железная дверь. "Кэто?" - спросил у нихдомофон. "От Рифата!" - вперед Фони выкрикнула Диана. Замок запищал, но, не давая им войти, из двери просунулась смуглая лопоухая физиономия. "Там рейд, паспорта проверяют, к вам идут", - наябедничал на федералов Мальцев. Физиономия еще оглядывала Фоню и Диану, и явно сомневалась, как во двор въехал фэмээсовский транспорт, - видать, Евгений Алексеевич собрал в подвале неплохой улов. "Ой!" - отреагировал лопоухий, и подался назад. Его замешательства хватило на то, чтоб Афанасию просунуть в дверь руку. Мальцев наддал плечом... "Ой!" - еще раз шуганулся смуглолицый страж, и немедленно куда-то пропал, как сквозь землю провалился.
В этом подвале все было таким же безнадежным, как в предыдущем, только часть помещения отгорожена занавеской. Мальцев осторожно ее приподнял, - за тряпкой оказалась «женская половина». Таджичка в пестром платке смотрела невесело, но без испуга, девочка лет пяти у нее на коленях смешно таращила глазки-смородинки и мусолила в ротике сушку. Фоня вздохнул, полез в рюкзак, и достал оттуда большую пачку чая, несколько лепешек, сыр, тушенку, банку меда, медикаменты, шерстяные носки и пуховый платок. Все это он положил рядом с женщиной на коврик. И ретировался, задернув лоскутный занавес. Вид у него был подавленный.
«А может, он все-таки того?» - опять малодушно засомневалась Скалкина. «И ведет себя странно, и плетет невесть что…» Рассуждая таким образом, она невольно пятилась задом, одновременно сторонясь обитателей подземелья, в свою очередь, удиравших в надежде не попасть под раздачу. «З-зараза!», - зашипела Диана, пребольно ударившись локтем о какой-то выступ. Присмотревшись, она увидела полукруглый проем в стене, выбитый так низко, что даже ей доходил лишь до плеча. В проеме едва различалась черная дверца. Если бы в подвале оставалось столько народа, сколько было вначале, они бы эту дверь ни в жизнь не заметили.
«Ну-ка, ну-ка!» - подскочил вновь оживший Мальцев. Из своего спецхрана, то бишь из черного рюкзака, он извлек фонарик. Осветившиеся воротца были действительно древними, коваными, с длинными накладными петлями и кольцами вместо ручек. «Похоже!» - ликовал Фоня. Подергал за кольца – заперто. Тогда он извлек из бездонного рюкзака ломик. Поднажал по молодецки - что-то хрястнуло, треснуло, дверцы поддались, и отворились. Как не странно, бесшумно.
Перед тем, как туда войти, Мальцев рванул молнию на пуховике и выхватил из-за пазухи полотняный мешочек на веревочке, вроде тех, в каких старушки с деревенским прошлым держат семечки. Мешочек источал смутно знакомый, церковный аромат. "Росный ладан", - пояснил Фоня. "Держитесь за мной!"
И, сложившись в три погибели как японский зонтик, Афанасий ступил внутрь...
Вся шайка с Фоней во главе затопала на выход. «А что-то есть между ними общее», - подумала Скалкина. Не про Мальцева и горемык-нелегалов, а только про горемык. И тут же поняла, что – у всех них не было на ногах человеческой обуви. Один шлепал сланцами, другой вьетнамками, третий шлепал сандалиями, у четвертого оригинала на ногах красовались белые тапки, кем-то заботливо спертые из турецкого отеля…
Выбравшись на свет Божий, Мальцев ни слова не говорят плюхнул свой рюкзак на лед, рассупонил и начал метать оттуда самые неожиданные предметы. В ассортименте у рюкзака Мальцева значились: лепешки белого хлеба, банки тушенки, чай, «Терра Флю», антибиотики, мазь Вишневского, пластыри, упаковки трусов-«неделек», шерстяные носки, связанные попарно шнурками дешевые кроссовки и пластиковые пакеты. По одному из наименований Мальцев выделил каждому , так что возле каждого из гастербайтеров вскоре очутилось по кучке всякой всячины. Но никто из облагодетельствованных к своему «джентльменскому набору» даже не притронулся. «От Рифата», - сообщил тогда Мальцев. «Бери, убегай!»
Первым шевельнулся самый молодой, довольно миловидный паренек лет 18-ти. Он схватил мешок, свалил в него все дареное добро, и припустил к улице. «Эй, кроссовки надень! На дворе минус 8!» - проорал ему вдогонку Фоня. «Кроссовки зимние. С теплым носком», - пояснил он Диане таким извиняющимся тоном. Диана задумчиво глядела вслед удаляющемуся каравану из таджиков с белыми пластиковыми пакетами в руках.
- Знаете, Мальцев, смысл вашей деятельности от меня все время ускользает, - призналась она. Афанасий понурился.
- Не было их там, - буркнул он. - Только люди.
- Не было нечистой силы, вы хотите сказать? Как их…, мор? – конкретизировала Скалкина.
- Да, - подтвердил Фоня. – Вы же видели: коврики для намазов на месте. Еда есть, а воды мало. Моры по происхождению болотники, воду любят. Да и мелочи всякие. Анчоусы туповаты, часто путаются в человеческой одежде, могут и куртку на ноги натянуть. Ну, и, там, запахи, и как движутся. Оттенки кожи, глаза… Не было анчуток...
- Ясно, - сказала Диана. – А Рифат - это кто?
- Рифата я придумал, - сознался Мальцев. – Так просто они вещи могут и не взять, что-то подозревают, не знаю… А «от Рифата» чаще всего берут…
- И от какой же организации вы все это таскаете? – продолжала выспрашивать Скалкина, в которой годы пиара так и не вытравили репортера изначального.
- Э-э… Ни от какой. Я сам. Мне не трудно, - снова «заизвинялся» Мальцев.
И пока Диана пристально разглядывала столь редкостный экземпляр, что, пожалуй, попадается ей на московской земле впервые, оба услышали: «Лева, лева иди. Шайтан горатгар там!» Крикнуто было с той стороны, куда скрылись таджики. Фоня просиял. «Рахмат!» - завопил он в ответ. И "За мной!"
С этим чапаевским призывом Мальцев поволок упирающуюся Скалкину к дому 17, строению 6. Там тоже имелась своя закрытая железная дверь. "Кэто?" - спросил у нихдомофон. "От Рифата!" - вперед Фони выкрикнула Диана. Замок запищал, но, не давая им войти, из двери просунулась смуглая лопоухая физиономия. "Там рейд, паспорта проверяют, к вам идут", - наябедничал на федералов Мальцев. Физиономия еще оглядывала Фоню и Диану, и явно сомневалась, как во двор въехал фэмээсовский транспорт, - видать, Евгений Алексеевич собрал в подвале неплохой улов. "Ой!" - отреагировал лопоухий, и подался назад. Его замешательства хватило на то, чтоб Афанасию просунуть в дверь руку. Мальцев наддал плечом... "Ой!" - еще раз шуганулся смуглолицый страж, и немедленно куда-то пропал, как сквозь землю провалился.
В этом подвале все было таким же безнадежным, как в предыдущем, только часть помещения отгорожена занавеской. Мальцев осторожно ее приподнял, - за тряпкой оказалась «женская половина». Таджичка в пестром платке смотрела невесело, но без испуга, девочка лет пяти у нее на коленях смешно таращила глазки-смородинки и мусолила в ротике сушку. Фоня вздохнул, полез в рюкзак, и достал оттуда большую пачку чая, несколько лепешек, сыр, тушенку, банку меда, медикаменты, шерстяные носки и пуховый платок. Все это он положил рядом с женщиной на коврик. И ретировался, задернув лоскутный занавес. Вид у него был подавленный.
«А может, он все-таки того?» - опять малодушно засомневалась Скалкина. «И ведет себя странно, и плетет невесть что…» Рассуждая таким образом, она невольно пятилась задом, одновременно сторонясь обитателей подземелья, в свою очередь, удиравших в надежде не попасть под раздачу. «З-зараза!», - зашипела Диана, пребольно ударившись локтем о какой-то выступ. Присмотревшись, она увидела полукруглый проем в стене, выбитый так низко, что даже ей доходил лишь до плеча. В проеме едва различалась черная дверца. Если бы в подвале оставалось столько народа, сколько было вначале, они бы эту дверь ни в жизнь не заметили.
«Ну-ка, ну-ка!» - подскочил вновь оживший Мальцев. Из своего спецхрана, то бишь из черного рюкзака, он извлек фонарик. Осветившиеся воротца были действительно древними, коваными, с длинными накладными петлями и кольцами вместо ручек. «Похоже!» - ликовал Фоня. Подергал за кольца – заперто. Тогда он извлек из бездонного рюкзака ломик. Поднажал по молодецки - что-то хрястнуло, треснуло, дверцы поддались, и отворились. Как не странно, бесшумно.
Перед тем, как туда войти, Мальцев рванул молнию на пуховике и выхватил из-за пазухи полотняный мешочек на веревочке, вроде тех, в каких старушки с деревенским прошлым держат семечки. Мешочек источал смутно знакомый, церковный аромат. "Росный ладан", - пояснил Фоня. "Держитесь за мной!"
И, сложившись в три погибели как японский зонтик, Афанасий ступил внутрь...
четверг, 17 февраля 2011
- А подержи-ка, пожалуйста, - вдруг попросил-скомандовал Фоня, и отгрузил Диане свой рюкзак с добрую касатку. – Мне надо тут кое с кем побеседовать…
Скалкина что твой «Иван Изральич, роялем придавленный» ни вздохнуть, ни охнуть болше не могла. И потому не видела, как изменилась вокруг вся диспозиция. Окруженные по всем правилам таджики больше не вольготничали каждый на своей четверти квадратного метра, а дисциплинированно строились в змейку. Один «уфимец» их строил, другой раскрывал ноутбук, причем оба оживились и взбодрились до крайности. Их предводитель Евгений Алексеевич осанисто покрикивал и расхаживал неподалеку. Так что таджикам, конечно, исхода не было никакого. Миграционная служба это вам не доверчивое войско фараона на тележках. Нагонит, настигнет и паспорта отымет, ног не замочив…
среда, 16 февраля 2011
АНЧОУСЫ В МАСЛЕ
Диана Скалкина и Афанасий Мальцев молча рассматривали памятник Воровскому. Как еще его рассматривать - редкий образец доцеретелевского скульптурного кретинизма.
- А я вот слышал, что лепил его не скульптор, а архитектор. Друг. А сам Воровский был в то время уже очень болен, - наконец, промямлил Фоня. Диана ничего не сказала. Только подумала - как странно, две площади неподалеку друг от друга, и на обеих памятники больным. Ну, только на Лубянке, конечно, и места куда поболее, и памятник куда внушительнее был.
А может, она промолчала еще и потому, что к ним уже подошли. Каким бы не был Фоня фантазером, или куда похуже этого, но вновь прибывшие сотрудники УФМС были подлинные. Двое самых настоящих крепко сбитых ребят с кислыми физиономиями, у одного под мышкой папка, у другого ноутбук. Всамделешние "уфологи" вылезли из своего настоящего "пазика". Один зыркнул в протянутое Мальцевым удостоверение. Другой спросил: "А это кто такая?", указав на Диану. "Это тоже наш сотрудник, у нее пропуск в оформлении. Вот документ", - протянул ему Фоня справку, которую майор сегодня же выправил для Дианы с непостижимо молниеносной скоростью. С его стороны - если уж снова говорить про майора - тому предшествовали только два вопроса. Вначале многоликий Иванов поинтересовался: «У вас, правда, был поджог?» «Был», - отвечала Диана. «Поджег Федор Копейкин». «И вы все еще хотите у нас работать?» - до точки, что называется, уточнял обстоятельства профессионал. «Я хочу въехать в новую квартиру», - подумала Скалкина. А произнесла: «Да, хочу». И Петр Сидорович, харизматично поигрывая бровьми а-ля майор Томин, ускакал делать справку. Для нее, Дианы Ивановны Скалкиной, ведущего специалиста Управления «Ч». Вольнонаемной.
«Та-ак! Правозащитнички!!! Откуда вы тока про рейды наши узнаете?!» - в непосредственной близости от вспученного Воровского заорал возмущенный баритон. Компания развернулась – баритон оказался принадлежащим объемистому субъекту в дубленке и нерповом кепарике. Под мышкой субъект держал журнал «Все звезды». «Не успеешь тут по делу отойти, понимаешь, - лезут!" - с непритворной обидой в голосе продолжил возмущаться гражданин. «Евгений Алексеич, Евгений Алексеич! Это они! Они!» - тревожно засигналил один из блюстителей миграционных порядков, и сунул в руки вновь прибывшему удостоверение Мальцева. Сверх меры удивленный Евгений Алексеич рассматривал книжицу полных две минуты, периодически вскидываясь то на Дианино английское трендовое пальтишко, то на живописные лохмотья Мальцева, которые тот находчиво дополнил огромных размеров рюкзаком. Сличив одно с другим и, видимо, не найдя десяти отличий, начальник УФМСовцев убавил звук. Но недовольство в голосе оставил. «Ну, тогда… Чего вы опаздываете? Сказано «в 20.00», значит, будьте!»
- Да, и вот я еще не понял, в документе сказано, что вы прибудете вместе с нами на место манифестации. Что за манифестация? При чем тут? Они еще не митингуют..., - продолжил большой человек, потрясая листком, который мгновенье назад извлек из папки его подчиненный.
- "Манифестация" это наш специальный термин. Так мы называем большое скопление в одном месте интересующих нас ... м-м... объектов, - ответил ему Мальцев, глядя при этом на Диану. - Да вы не волнуйтесь, - перевел он глаза на того, кого назвали Евгением Алексеивичем, - мы будем работать обособленно, вам мешать не будем... Тот только плечом дернул, мол, делайте что хотите, нам-то что!
Пока смешанная группа силовиков пешим порядком преодолевала невеликое расстояние от площади до дома номер 17 по улице Кузнецкий мост, Афанасий шепотом повествовал Скалкиной, откуда взялась «манифестация». «Так сторонники спиритизма называли явление духов во время своих сеансов. Я подумал, что и нам пригодится. И прижилось. Надо же было все это как-то называть», - рассказывал он, а огромный рюкзак вздымался и побряцивал у него за спиной. «Да, я не помню, Диана, говорил вам или нет, - сегодня мы будем заниматься анчутками. Или «анчоусами», как Сидорыч выражается», - добавил Фоня. «Да, да» - подтвердила Скалкина. «Мы с вами, Мальцев, низведем большую партию анчоусов». И, судя по гоготу их спутников, сказала это громче, чем было нужно...
"Да-а, это вам не питерские дворы-колодцы. Те хоть и мрачны, слов нет, но здесь куда… дремучее"... Так размышляла Диана, очутившись во дворе дома 17. Собственно, семнадцатые дома тут были повсюду. Нагороженные как попало, они бесстыдно лепились друг к другу, изобиловали пристройками самых странных форм, числящимися строениями с разными порядковыми номерами. «А помнишь, к нам одного из Питера прислали?» - развеселился один из младших УФМСовцев, которому в этом московском дворике отчего-то тоже вспомнился град Петра. «Смотрит, дом такой-то, стр. 2. «Не понимаю, грит, зачем у дома страницы»… «Да, это вам не по линеечке ходить», - глубокомысленно отозвался его начальник. «Тут…», - изобразил он взмах крылами, - «ходют кругами»…
- Заходим? Куда? - выпал из прострации Фоня. С сомнением во взоре он оглядел безымянную нотариальную контору, агентство недвижимости «Все на Кузнецкий!», школу танцев «Арлекино», медклинику «Орландо» и еще штук 20 организаций, свивших себе гнездо в этом дворе. - А вы вообще уверены, что здесь, в самом центре…
- Тут раньше Тверское подворье было. Подвалы хорошие. А потом, Центральный рынок недалеко, магазины, куча ларьков – что еще надо? – просветил его чужой начальник. Диана молчала, но у нее крепли нехорошие предчувствия. И если «да», то какие же они… «Строение 3, туда!» - скомандовал главный «уфолог».
Засим последовала операция «влом» - это когда кто-то куда-то вламывается. Но сначала они долго толклись возле железной офисной двери и ждали охранника, охранник ходил за директором, директор уехал… «Надо было девушку вашу вперед пустить» - ворчал Евгений Алексеевич. Часа полтора спустя дверь все-таки открылась. «Подвал показывай», - лаконично скомандовали сторожу-узбеку сотрудники миграционной службы . «Подвала нету. Подвала не знаю. Русский нету, русский не знаю», - бесталантно прикидывался тот урюком. Подвал, конечно, обнаружился. И правда, большой и удобный, метров 40 будет. А там…
Все эти промозглые подземные метры уложены, усижены, уставлены людьми. Диана от волнения даже задохнулась – мигрантов, в основном азиатов, тут было не меньше полутора сотен. Бетонный пол застлан древними паласами, истлевшими ковровыми дорожками и просто разным тряпьем. Куртки, треники, джинсы, коврики и еще какие-то вещи навалены по углам в кучи. Один стол, а на нем остатки «трапезы» - одноразовые тарелки, спитые, но не выброшенные из экономии чайные пакетики, кусочки лепешки, половинки луковицы... И запах. Запах неустроенности, нечистоты быта, давно немытого тела, нестиранного белья…
- Это ты мне хотел показать, это!? - зашлась Скалкина, от ярости даже перешедшая с Фоней на «ты», и совершенно того не заметившая. Анчутки! Анчоусы!!! Да вы там что, совсем, что ли?!...
- Тихо, тихо! – кротко как сам светлейший князь Мышкин, увещевал разошедшуюся напарницу Афанасий. – Люди, конечно, люди. Люди, которые живут в нечеловеческих условиях. По нашей вине…
Диана Скалкина и Афанасий Мальцев молча рассматривали памятник Воровскому. Как еще его рассматривать - редкий образец доцеретелевского скульптурного кретинизма.
- А я вот слышал, что лепил его не скульптор, а архитектор. Друг. А сам Воровский был в то время уже очень болен, - наконец, промямлил Фоня. Диана ничего не сказала. Только подумала - как странно, две площади неподалеку друг от друга, и на обеих памятники больным. Ну, только на Лубянке, конечно, и места куда поболее, и памятник куда внушительнее был.
А может, она промолчала еще и потому, что к ним уже подошли. Каким бы не был Фоня фантазером, или куда похуже этого, но вновь прибывшие сотрудники УФМС были подлинные. Двое самых настоящих крепко сбитых ребят с кислыми физиономиями, у одного под мышкой папка, у другого ноутбук. Всамделешние "уфологи" вылезли из своего настоящего "пазика". Один зыркнул в протянутое Мальцевым удостоверение. Другой спросил: "А это кто такая?", указав на Диану. "Это тоже наш сотрудник, у нее пропуск в оформлении. Вот документ", - протянул ему Фоня справку, которую майор сегодня же выправил для Дианы с непостижимо молниеносной скоростью. С его стороны - если уж снова говорить про майора - тому предшествовали только два вопроса. Вначале многоликий Иванов поинтересовался: «У вас, правда, был поджог?» «Был», - отвечала Диана. «Поджег Федор Копейкин». «И вы все еще хотите у нас работать?» - до точки, что называется, уточнял обстоятельства профессионал. «Я хочу въехать в новую квартиру», - подумала Скалкина. А произнесла: «Да, хочу». И Петр Сидорович, харизматично поигрывая бровьми а-ля майор Томин, ускакал делать справку. Для нее, Дианы Ивановны Скалкиной, ведущего специалиста Управления «Ч». Вольнонаемной.
«Та-ак! Правозащитнички!!! Откуда вы тока про рейды наши узнаете?!» - в непосредственной близости от вспученного Воровского заорал возмущенный баритон. Компания развернулась – баритон оказался принадлежащим объемистому субъекту в дубленке и нерповом кепарике. Под мышкой субъект держал журнал «Все звезды». «Не успеешь тут по делу отойти, понимаешь, - лезут!" - с непритворной обидой в голосе продолжил возмущаться гражданин. «Евгений Алексеич, Евгений Алексеич! Это они! Они!» - тревожно засигналил один из блюстителей миграционных порядков, и сунул в руки вновь прибывшему удостоверение Мальцева. Сверх меры удивленный Евгений Алексеич рассматривал книжицу полных две минуты, периодически вскидываясь то на Дианино английское трендовое пальтишко, то на живописные лохмотья Мальцева, которые тот находчиво дополнил огромных размеров рюкзаком. Сличив одно с другим и, видимо, не найдя десяти отличий, начальник УФМСовцев убавил звук. Но недовольство в голосе оставил. «Ну, тогда… Чего вы опаздываете? Сказано «в 20.00», значит, будьте!»
- Да, и вот я еще не понял, в документе сказано, что вы прибудете вместе с нами на место манифестации. Что за манифестация? При чем тут? Они еще не митингуют..., - продолжил большой человек, потрясая листком, который мгновенье назад извлек из папки его подчиненный.
- "Манифестация" это наш специальный термин. Так мы называем большое скопление в одном месте интересующих нас ... м-м... объектов, - ответил ему Мальцев, глядя при этом на Диану. - Да вы не волнуйтесь, - перевел он глаза на того, кого назвали Евгением Алексеивичем, - мы будем работать обособленно, вам мешать не будем... Тот только плечом дернул, мол, делайте что хотите, нам-то что!
Пока смешанная группа силовиков пешим порядком преодолевала невеликое расстояние от площади до дома номер 17 по улице Кузнецкий мост, Афанасий шепотом повествовал Скалкиной, откуда взялась «манифестация». «Так сторонники спиритизма называли явление духов во время своих сеансов. Я подумал, что и нам пригодится. И прижилось. Надо же было все это как-то называть», - рассказывал он, а огромный рюкзак вздымался и побряцивал у него за спиной. «Да, я не помню, Диана, говорил вам или нет, - сегодня мы будем заниматься анчутками. Или «анчоусами», как Сидорыч выражается», - добавил Фоня. «Да, да» - подтвердила Скалкина. «Мы с вами, Мальцев, низведем большую партию анчоусов». И, судя по гоготу их спутников, сказала это громче, чем было нужно...
"Да-а, это вам не питерские дворы-колодцы. Те хоть и мрачны, слов нет, но здесь куда… дремучее"... Так размышляла Диана, очутившись во дворе дома 17. Собственно, семнадцатые дома тут были повсюду. Нагороженные как попало, они бесстыдно лепились друг к другу, изобиловали пристройками самых странных форм, числящимися строениями с разными порядковыми номерами. «А помнишь, к нам одного из Питера прислали?» - развеселился один из младших УФМСовцев, которому в этом московском дворике отчего-то тоже вспомнился град Петра. «Смотрит, дом такой-то, стр. 2. «Не понимаю, грит, зачем у дома страницы»… «Да, это вам не по линеечке ходить», - глубокомысленно отозвался его начальник. «Тут…», - изобразил он взмах крылами, - «ходют кругами»…
- Заходим? Куда? - выпал из прострации Фоня. С сомнением во взоре он оглядел безымянную нотариальную контору, агентство недвижимости «Все на Кузнецкий!», школу танцев «Арлекино», медклинику «Орландо» и еще штук 20 организаций, свивших себе гнездо в этом дворе. - А вы вообще уверены, что здесь, в самом центре…
- Тут раньше Тверское подворье было. Подвалы хорошие. А потом, Центральный рынок недалеко, магазины, куча ларьков – что еще надо? – просветил его чужой начальник. Диана молчала, но у нее крепли нехорошие предчувствия. И если «да», то какие же они… «Строение 3, туда!» - скомандовал главный «уфолог».
Засим последовала операция «влом» - это когда кто-то куда-то вламывается. Но сначала они долго толклись возле железной офисной двери и ждали охранника, охранник ходил за директором, директор уехал… «Надо было девушку вашу вперед пустить» - ворчал Евгений Алексеевич. Часа полтора спустя дверь все-таки открылась. «Подвал показывай», - лаконично скомандовали сторожу-узбеку сотрудники миграционной службы . «Подвала нету. Подвала не знаю. Русский нету, русский не знаю», - бесталантно прикидывался тот урюком. Подвал, конечно, обнаружился. И правда, большой и удобный, метров 40 будет. А там…
Все эти промозглые подземные метры уложены, усижены, уставлены людьми. Диана от волнения даже задохнулась – мигрантов, в основном азиатов, тут было не меньше полутора сотен. Бетонный пол застлан древними паласами, истлевшими ковровыми дорожками и просто разным тряпьем. Куртки, треники, джинсы, коврики и еще какие-то вещи навалены по углам в кучи. Один стол, а на нем остатки «трапезы» - одноразовые тарелки, спитые, но не выброшенные из экономии чайные пакетики, кусочки лепешки, половинки луковицы... И запах. Запах неустроенности, нечистоты быта, давно немытого тела, нестиранного белья…
- Это ты мне хотел показать, это!? - зашлась Скалкина, от ярости даже перешедшая с Фоней на «ты», и совершенно того не заметившая. Анчутки! Анчоусы!!! Да вы там что, совсем, что ли?!...
- Тихо, тихо! – кротко как сам светлейший князь Мышкин, увещевал разошедшуюся напарницу Афанасий. – Люди, конечно, люди. Люди, которые живут в нечеловеческих условиях. По нашей вине…
понедельник, 14 февраля 2011
- Ой, простите, барышня, я не представился, - вспомнил подошедший о бремени куртуазности. - Заморочили они мне голову, со своими... морами. Меня зовут Соломон Изральевич, состою консультантом при Управлении. А вы, наверное, Диана?
- Совершенно так, - ответствовала Скалкина, которая всегда, иной раз неосознанно, брала тон собеседника. Соломон Изральевич был первый из "управленцев", кто ей, пожалуй, понравился. Мысленно она усадила бы его в кресло знатока "Что? Где? Когда?", причем за столик игроков еще Ворошиловского призыва.
- Очень приятно, - сверкнул очками консультант, но смотрел он уже опять на Фоню.
Афанасий активно засобирался.
- Пойдемте! – призвал он Диану. – Если вы до сих пор мне не поверили, поверьте хоть собственным глазам! Исключительный случай – морквы на Кузнецком видимо-невидимо, а низведение не опасно.
- «Низведение» тут в смысле «свести вниз», обратно, откуда пришли. Хотя и медицинский смысл, иносказательно, в данном случае, тоже допустим! – выдал непрошенную консультацию Соломон Израильевич. Вторую часть фразы он произнес с большим подъемом, будто невесть какое открытие сделал. И хоть из-за этого внештатный консультант нравился Диане уже меньше, именно к нему как к здравому, все-таки, человеку, она адресовалась с вопросом:
- Но почему я? Чем я подхожу вам больше, чем 143 предыдущие кандидата?
Соломон сверкнул очками вторично, светозарнее прежнего.
И отчеканил:
- Кои два супостата препираются?
Афанасий и Диана вышли на воздух. В воздухе плавали легкие снежинки. Афанасий сказал:
- Он имеет в виду, что вы женщина.
- Что? – опять ни черта не поняла сообразительная Скалкина.
- Загадка. То, что он сказал: «Кои два…», и так далее. Старинная загадка. А ответ «день и ночь». Соломон имеет в виду то, что я тоже понял недавно – моим напарником обязательно должна быть женщина. Тогда мы образуем дуальную пару, как Правь и Навь, день и ночь. В противоречии – единство…
- А что, до меня у вас все были мужчины? - не удержалась Диана.
- Все, - кивнул простодушный Мальцев. – Петр Сидорыч считает, что это не женская работа.
«Ну да, конечно!» - завелась с пол-оборота Скалкина, которой вообще тяжело давались гендерные перекосы. «Конечно! Если никакими кирхен, киндер и особенно кюхенами и близко не пахнет, куда ж в такое соваться женщине».
Пока Скалкина таким образом злословила сама с собой, и потому не двигалась с места, Фоня истолковал заминку по-своему.
- Да вы не бойтесь, - приутешил он свою потенциальную напарницу. – Сегодня действительно случай выдался редкий , правда-правда! Анчутки, они безобидные. Пока, конечно, их не становится слишком много…
- А пошли! – "зарубила концы" Диана. Сама с собой она договорилась следующим образом: пусть покажет мне свою «моркву», пусть! Бред это все, а квартиру, быть может, и правда дадут. А мне бы в ней хоть с месяц перебиться...
- Совершенно так, - ответствовала Скалкина, которая всегда, иной раз неосознанно, брала тон собеседника. Соломон Изральевич был первый из "управленцев", кто ей, пожалуй, понравился. Мысленно она усадила бы его в кресло знатока "Что? Где? Когда?", причем за столик игроков еще Ворошиловского призыва.
- Очень приятно, - сверкнул очками консультант, но смотрел он уже опять на Фоню.
Афанасий активно засобирался.
- Пойдемте! – призвал он Диану. – Если вы до сих пор мне не поверили, поверьте хоть собственным глазам! Исключительный случай – морквы на Кузнецком видимо-невидимо, а низведение не опасно.
- «Низведение» тут в смысле «свести вниз», обратно, откуда пришли. Хотя и медицинский смысл, иносказательно, в данном случае, тоже допустим! – выдал непрошенную консультацию Соломон Израильевич. Вторую часть фразы он произнес с большим подъемом, будто невесть какое открытие сделал. И хоть из-за этого внештатный консультант нравился Диане уже меньше, именно к нему как к здравому, все-таки, человеку, она адресовалась с вопросом:
- Но почему я? Чем я подхожу вам больше, чем 143 предыдущие кандидата?
Соломон сверкнул очками вторично, светозарнее прежнего.
И отчеканил:
- Кои два супостата препираются?
Афанасий и Диана вышли на воздух. В воздухе плавали легкие снежинки. Афанасий сказал:
- Он имеет в виду, что вы женщина.
- Что? – опять ни черта не поняла сообразительная Скалкина.
- Загадка. То, что он сказал: «Кои два…», и так далее. Старинная загадка. А ответ «день и ночь». Соломон имеет в виду то, что я тоже понял недавно – моим напарником обязательно должна быть женщина. Тогда мы образуем дуальную пару, как Правь и Навь, день и ночь. В противоречии – единство…
- А что, до меня у вас все были мужчины? - не удержалась Диана.
- Все, - кивнул простодушный Мальцев. – Петр Сидорыч считает, что это не женская работа.
«Ну да, конечно!» - завелась с пол-оборота Скалкина, которой вообще тяжело давались гендерные перекосы. «Конечно! Если никакими кирхен, киндер и особенно кюхенами и близко не пахнет, куда ж в такое соваться женщине».
Пока Скалкина таким образом злословила сама с собой, и потому не двигалась с места, Фоня истолковал заминку по-своему.
- Да вы не бойтесь, - приутешил он свою потенциальную напарницу. – Сегодня действительно случай выдался редкий , правда-правда! Анчутки, они безобидные. Пока, конечно, их не становится слишком много…
- А пошли! – "зарубила концы" Диана. Сама с собой она договорилась следующим образом: пусть покажет мне свою «моркву», пусть! Бред это все, а квартиру, быть может, и правда дадут. А мне бы в ней хоть с месяц перебиться...
суббота, 12 февраля 2011
Скалкина вопросительно уставилась на Фоню, Фоня, нетерпеливо - на часы.
- Ладно, - решился он, - посидим еще пять минут. А потом на всех парах обратно - Сидорыч небось уже по потолку бегает. Значит, так. Как только Яга здесь, в Яви, пардон за тавтологию, объявилась, то с порога заявила, - ой, опять я повторяюсь! что она мне "сама соратника сыщет». Иначе будет у нас «не рыба не мясо, не кафтан не ряса». Майор ей на это сказал, что разбежался и упал как начал доверять верку бабам, пробавляющимся мухоморами. И что, мол, кому угодно он кум, только не сказочным кикиморам.
А? - не поняла Скалкина почти ничего, особенно две последние фразы.
- Ой, ну опять сленг. "Верка" - вербовка, "кум", соответственно, вербовщик, - отмахнулся Мальцев. - Потом бабка развыступалась насчет кикимор, что они, мол, значительно уступают ей в интеллекте и статусе в Навской иерархии. А вот за кума, говорит, благодарствую, да только как вы себе это представляете?... Потом они с Сидорычем на другое перекинулись - как вычислять навий, как их фиксировать, как уничтожать - тут-то сразу нашли общий язык. А под конец уже - до дискуссии об офицерах дело было, - Иванов подразмяк, и согласился взять в штат еще одного сотрудника. Но только того, кого сам подберет в кадрах. А бабка ему: "Кадры решают все, не так ли?", и шасть! - достает из-за пазухи огромный мухомор. «Сколько на ём рЯбин повылазило, столько мОлодцев будешь пытать, ан негодящи!", - говорит. Это с ней бывает - переходит на старославянский и обратно, - пояснил Афанасий. - Да, я потом крапины на грибе сосчитал - ровно 143 штуки! Я потом еще…
"Сварил, зажарил и съел. И с тех пор я такой", - злорадно продолжила за Мальцевым тираду Диана. А вслух произнесла:
- Мы же спешим. Давайте, Фоня, без эмпиризмов.
- Ах, ну да! - спохватился чудак. - Как я уже говорил, кандидаты не в масть легли. Или сразу от нас уходят, или со скандалом, да еще и рапорты по начальству шлют. Или ржут. Или идут со мной, и на первой же манифестации спекаются. Или... - Мальцев понизил голос, - еще того хуже. Несчастных случаев у нас было несколько. Один без глаза остался, другой без уха. Еще один – без двух пальцев на руке. А тринадцатый до сих пор лечится. В клинике неврозов, так это теперь называется...
Мальцев сидя ссутулился под гнетом воспоминаний. Потом воздел льдисто-серые очи горе, и увидал Скалкину.
- Да… Вот я и говорю. Когда майору уже выговор впаяли, по приказу, и начали подавать на несоответствие, вдруг приходят к нам из кадров. Хихикают, мол, кто же щас кого по факсу посылает? Но нате, говорят, держите вашу шифровку, нам в ней без надобности. А в факсе том было сказано: «Мухомор кончился. Ждите девицу. Подробности письмом. Зоряне Навий шлях. Целую, Ягишна». И дата внизу стоит: 11 травня 32518 года. Иванов повертел в руках бумажку, понюхал даже. Швырнул на стол, выругался. И тут же вылетает из-за шкафа галка, а ведь у нас и окон-то нет, и садится к нему на стол. Потом встает на крыло и начинает читать стихи, распевно, как по воспоминаниям современников, читал Игорь Северянин.
ГОВОРЯЩЕЕ ПИСЬМО
Федор Копейкин сжег диван
Всюду облом и всюду обман
Скалкиной больше негде жить
Слезами пожара ей не залить
Сойдет она к вам, и развеется морок
Гой, еси! Потолки 4.40!
- Исчерпывающе, - резюмировала Скалкина. Она ничему уже больше не удивлялась. – Это все?
- Нет, - сказал Мальцев. – А интересно, откуда у Яги факс?
Диана застонала. В этот момент кто-то тронул ее за плечо. Девушка обернулась. Рядом с их столиком возник невысокий темноволосый человек вида приличного, но не сильно запоминающегося. Его выдающийся нос венчали очки в массивной оправе.
- Ну что вы тут расселись? - непосредственно обратился он к Афанасию. – Майор рвет и мечет уже, куда вы подевались. На Кузнецком манифестация – только вас и ждут. Обоих…
- Ладно, - решился он, - посидим еще пять минут. А потом на всех парах обратно - Сидорыч небось уже по потолку бегает. Значит, так. Как только Яга здесь, в Яви, пардон за тавтологию, объявилась, то с порога заявила, - ой, опять я повторяюсь! что она мне "сама соратника сыщет». Иначе будет у нас «не рыба не мясо, не кафтан не ряса». Майор ей на это сказал, что разбежался и упал как начал доверять верку бабам, пробавляющимся мухоморами. И что, мол, кому угодно он кум, только не сказочным кикиморам.
А? - не поняла Скалкина почти ничего, особенно две последние фразы.
- Ой, ну опять сленг. "Верка" - вербовка, "кум", соответственно, вербовщик, - отмахнулся Мальцев. - Потом бабка развыступалась насчет кикимор, что они, мол, значительно уступают ей в интеллекте и статусе в Навской иерархии. А вот за кума, говорит, благодарствую, да только как вы себе это представляете?... Потом они с Сидорычем на другое перекинулись - как вычислять навий, как их фиксировать, как уничтожать - тут-то сразу нашли общий язык. А под конец уже - до дискуссии об офицерах дело было, - Иванов подразмяк, и согласился взять в штат еще одного сотрудника. Но только того, кого сам подберет в кадрах. А бабка ему: "Кадры решают все, не так ли?", и шасть! - достает из-за пазухи огромный мухомор. «Сколько на ём рЯбин повылазило, столько мОлодцев будешь пытать, ан негодящи!", - говорит. Это с ней бывает - переходит на старославянский и обратно, - пояснил Афанасий. - Да, я потом крапины на грибе сосчитал - ровно 143 штуки! Я потом еще…
"Сварил, зажарил и съел. И с тех пор я такой", - злорадно продолжила за Мальцевым тираду Диана. А вслух произнесла:
- Мы же спешим. Давайте, Фоня, без эмпиризмов.
- Ах, ну да! - спохватился чудак. - Как я уже говорил, кандидаты не в масть легли. Или сразу от нас уходят, или со скандалом, да еще и рапорты по начальству шлют. Или ржут. Или идут со мной, и на первой же манифестации спекаются. Или... - Мальцев понизил голос, - еще того хуже. Несчастных случаев у нас было несколько. Один без глаза остался, другой без уха. Еще один – без двух пальцев на руке. А тринадцатый до сих пор лечится. В клинике неврозов, так это теперь называется...
Мальцев сидя ссутулился под гнетом воспоминаний. Потом воздел льдисто-серые очи горе, и увидал Скалкину.
- Да… Вот я и говорю. Когда майору уже выговор впаяли, по приказу, и начали подавать на несоответствие, вдруг приходят к нам из кадров. Хихикают, мол, кто же щас кого по факсу посылает? Но нате, говорят, держите вашу шифровку, нам в ней без надобности. А в факсе том было сказано: «Мухомор кончился. Ждите девицу. Подробности письмом. Зоряне Навий шлях. Целую, Ягишна». И дата внизу стоит: 11 травня 32518 года. Иванов повертел в руках бумажку, понюхал даже. Швырнул на стол, выругался. И тут же вылетает из-за шкафа галка, а ведь у нас и окон-то нет, и садится к нему на стол. Потом встает на крыло и начинает читать стихи, распевно, как по воспоминаниям современников, читал Игорь Северянин.
ГОВОРЯЩЕЕ ПИСЬМО
Федор Копейкин сжег диван
Всюду облом и всюду обман
Скалкиной больше негде жить
Слезами пожара ей не залить
Сойдет она к вам, и развеется морок
Гой, еси! Потолки 4.40!
- Исчерпывающе, - резюмировала Скалкина. Она ничему уже больше не удивлялась. – Это все?
- Нет, - сказал Мальцев. – А интересно, откуда у Яги факс?
Диана застонала. В этот момент кто-то тронул ее за плечо. Девушка обернулась. Рядом с их столиком возник невысокий темноволосый человек вида приличного, но не сильно запоминающегося. Его выдающийся нос венчали очки в массивной оправе.
- Ну что вы тут расселись? - непосредственно обратился он к Афанасию. – Майор рвет и мечет уже, куда вы подевались. На Кузнецком манифестация – только вас и ждут. Обоих…